— Но корабли любят людей. Я имею в виду — конкретных людей. — Произнеся это, она отчего-то разволновалась, словно то, что она озвучила, породило в ней некое мрачное предчувствие. Чтобы скрыть это, она пригубила свой чай. Осторожно поставила на стол темно-розовую чашку. — Это и есть критическая точка, не так ли? Я имею в виду — может ею быть. Почему бы просто не заставить все корабли любить ее?
— Потому что это может стать критической точкой. — Она посмотрела на меня, нахмурившись, не понимая. — Ты любишь наугад?
Она в замешательстве заморгала.
— Что?
— Ты любишь наобум? Вроде как вытаскиваешь фишки из коробки? Любишь ту, что приходит в руку? Или в некоторых людях есть нечто такое, что делает их подходящими для того, чтобы ты их полюбила?
— Я… думаю, что понимаю. — Она опустила свою вилку вместе с куском рыбы, к которому не притронулась. — Полагаю, я понимаю, что ты имеешь в виду. Но какое отношение это имеет к…
— Если в определенном человеке есть нечто такое, благодаря чему ты можешь его полюбить, что произойдет, если это изменится? И это на самом деле больше не тот человек?
— Я считаю, — сказала она, медленно, задумчиво, — я полагаю, что настоящую любовь ничто не разрушит. — Настоящая любовь для радчааи — это не только романтическое чувство между влюбленными. Не только между родителем и ребенком. Настоящая любовь возможна между патроном и клиентом. Предполагалась в идеале. — Я имею в виду, — продолжила Сеиварден, необъяснимо смущенная, — представь себе, что твои родители больше тебя не любят. — Снова нахмурилась. Ее опять осенило. — А вот ты когда-нибудь перестала бы любить лейтенанта Оун?
— Если бы, — ответила я, неторопливо откусив и проглотив кусок рыбы, — она стала совсем другой. — Сеиварден по-прежнему не понимала. — Кто такая Анаандер Мианнаи?
И тут-то до нее дошло, я поняла это по охватившему ее волнению.
— Даже она в этом не уверена, так ведь? Она может быть двумя людьми. Или больше.
— И за три тысячи лет она изменилась. Меняется любой, кто не мертв. А сколько же человек может меняться и все же оставаться тем же? И как она могла предсказать, насколько изменится за тысячи лет и что выйдет в результате? Гораздо легче использовать что-нибудь другое. Долг, скажем. Преданность идее.
— Справедливость, — сказала Сеиварден, осознавая иронию в том, что это было моим именем. — Правильность. Польза.
Это последнее, польза, было ненадежным.
— Любое из них или все они подойдут, — согласилась я. — А потом отслеживаешь любимцев кораблей, чтобы не спровоцировать конфликта. Или можешь использовать эти привязанности в своих интересах.
— Понимаю, — сказала она. И, умолкнув, занялась остатками ужина.
Когда с едой было покончено и Калр Пять вернулась, убрала блюда, налила нам еще чаю и снова вышла, Сеиварден опять заговорила.
— Сэр, — произнесла она. Значит, речь пойдет о корабельных делах.
Я понимала, о чем это будет. Солдаты подразделений Амаат и Этрепа уже видели солдат Бо на ногах в положенное для сна время, все десять отчаянно драили пол, разбирали арматуру, поднимали решетки, сосредоточенно разглядывали каждый миллиметр, каждую щелку в своей части корабельного оборудования. Сменяя Сеиварден на вахте, лейтенант Экалу отважилась на несколько слов. «Не хотела бы задеть… Подумала, ты могла бы сказать сэру…» Сеиварден была сбита с толку, отчасти — из-за произношения лейтенанта Экалу, отчасти — из-за того, что она сказала «сэр» вместо «капитан флота», по привычке, оставшейся с той поры, когда Экалу была Амаат Один и экипаж выражался так, чтобы не привлекать внимания капитана. Но главным образом, как оказалось, ее смутило предположение, что она могла почувствовать себя задетой. Экалу также была слишком смущена, чтобы объясниться.
— А ты не думаешь, — сказала мне Сеиварден, понимая несомненно, что я вполне могла слышать этот разговор на командной палубе, — что несколько перегнула палку с Тайзэрвэт? — Я ничего не ответила, и она увидела явно, что я в грозном настроении, что эта тема по некой причине не вполне безопасна. Она сделала вдох и ринулась вперед: — Ты в последнее время злишься.
Я приподняла бровь.
— В последнее время? — Моя чашка с чаем стояла передо мной нетронутой.
Она приподняла свою чашку на сантиметр, подтверждая сказанное.
— В течение нескольких дней ты была не так сердита. Не знаю, может, из-за того что тебя ранили. Потому что теперь ты опять злишься. И я полагаю, что знаю из-за чего, и думаю, что не могу тебя за это винить, но…