При этом Рамсис не забыл и своих интересов. Получив доступ в хранилище, где в чистоте и порядке содержались архивы, он нашел подробные отчеты о сожжении Памелы и обо всем, что сопутствовало ему.
Вернувшись в Стигию, он на некоторое время прекратил всякую деятельность, ожидая, пока закончится принятая в таких случаях обязательная проверка, хотя ему не терпелось заняться делом. Так или иначе, но к тому времени, когда пришла пора всерьез взяться за поиски Талисмана, се необходимые факты были собраны, осмыслены, а план действий тщательно продуман.
Памятуя о людском вероломстве, он не стал искать себе помощников среди людей, хотя и понимал, что в одиночку ему будет справиться тяжело. Особенно в ситуациях, когда надо пребывать одновременно в двух местах.
Конечно, знай он наперед о том месте в жреческой иерархии, которое со временем займет, он вряд ли стал бы усложнять себе жизнь, но и теперь, по прошествии времени, не мог упрекнуть себя в чем-то. Все было тщательно подготовлено, оставалось только действовать. Теперь у него был верный слуга, который, Рамсис не сомневался в этом, никогда его не предаст. Это была мумия Тхон-Тона, наследного принца шестой династии, которому так и не довелось взойти на престол, ибо был он отравлен еще в юношеском возрасте своей мачехой, видевшей на его месте своего малолетнего сына.
Рамсису силой колдовства удалось оживить искусно забальзамированное десятки веков назад тело юноши. Тхон-Тону была обещана жизнь, если он как следует справится со своим поручением, и хитроумный стигиец не без оснований считал это достаточной гарантией не только добросовестности, но и верности своего помощника, на которую не очень-то можно было рассчитывать, подыскивай он себе соратников среди людей.
Впрочем, за прошедшее время он успел обзавестись сторонниками и среди жрецов, примкнувших к нему. Двое из них отправились с ним в Замору. Рамсис твердо знал гpaницы допустимого доверия и обстоятельства, при которых можно ждать измены.
В Шадизаре он остановился в тайном святилище Сета, которое сам же и учредил. По совету местных жрецов, он направил Тхон-Тона к Конану, некоему варвару-северянину, слывшему лучшим и самым удачливым среди шадизарских воров, по рассказам, не знавшему неудач.
Неожиданно Рамсис поймал себя на мысли, что пора бы уже Тхон-Тону вернуться, а он что-то задерживается. Нет, он не испугался и не всполошился, но червячок сомнения шевельнулся где-то глубоко внутри, и это не понравилось жрецу. Предчувствия никогда еще не обманывали его. Что-то пошло не так, но что — этого он не знал, и обеспокоился еще сильнее. Обеспокоился настолько, что позвал слуг и велел идти навстречу Тхон-Тону, ругая себя за то, что не сделал этого раньше.
Хараг остановился то ли на полушаге, то ли на полуфразе невысказанных размышлений и обернулся на звук открывшейся двери. Четверо стражников из числа тех, на кого он мог положиться, ввели человека, который, как было ему известно, нанял Конана. Судя по всему, он уже получил Талисман и нес его Рамсису. Если и здесь его постигла неудача, тогда… «Тогда придется бежать без оглядки»,— ответил он сам себе. Впрочем, оставался еще Сура-Зуд!
Человек, остановившийся напротив Харага, производил неприятное впечатление. Снаружи стояла изнуряющая жара, а он был с ног до головы укутан грязно-серым плащом с капюшоном, накинутым на голову. Опытным взглядом Xapaг отметил, что и стражники сторонились незнакомца, пытаясь, правда, делать это незаметно, да и сам он чувствовал, что глядеть в темный проем, где должно было находиться лицо, вместо которого чернела дыра, ему неприятно.
Небрежным жестом он отослал воинов, которые с видимым облегчением удалились, и шагнул вперед.
— Откройся, я хочу видеть твое лицо.
Ни слова не ответив, медленным усталым движением человек сбросил капюшон. Ткань медленно скользнула, и Глава Малого Круга непроизвольно напрягся, ожидая увидеть неизвестно что, но тут же облегченно вздохнул и выругался про себя.
Лицо как лицо. Гладко выбритый череп, глубоко посаженные глаза, широкие скулы, маленький подбородок и, конечно же, огромный нос, больше напоминающий клюв попугая Ара,— неизменная принадлежность каждого стигийца. Вот разве что кожа, покрывающая лицо и бритую голову, больше напоминала листы выцветшего от времени пергамента…
— Ты нес Талисман Рамсису?
Человек молча кивнул.
— Он по-прежнему у тебя?
Новый кивок.
— Ты согласен отдать его мне?
Хараг ждал, что в ответ последует еще одно медленное утвердительное движение головой, но вместо этого незнакомец неожиданно заговорил, и звук его голоса поразил жреца не меньше, чем внешность. Он напоминал шелест все того же пергамента, словно некто старательно тер друг о друга пару листов.
— Прежде чем тебе ответить, я хочу спросить сам. Кто ты?
— Я Хараг, один из четырех Предвечных Жрецов Затха, посвященный Малого Круга. Скажу сразу: Талисман важен для меня. С его помощью я собираюсь стать Верховным Жрецом. Я понимаю, ты что-то потребуешь взамен. Назови цену!
— Жизнь!
Незамедлительно последовавший ответ удивил Харага.
— Чью жизнь ты хочешь получить? — уточнил он.
— Ты не понял, жрец.— Незнакомец поднял голову, и Xapar невольно вздрогнул, увидев, что собеседник его слеп.— Точнее, глаза у него были, но они казались выточенными из камня.— Я не человек.— При этих словах брови Харага удивленно приподнялись. — Я мумия Тхон-Тона, возвращенная к жизни Рамсисом. Мне отпущен месяц срока, и, я боюсь, Рамсис не станет продлевать его. Хараг поднял руку:
— Я понял тебя, Тхон-Тон. Человек — это душа. Чтобы жить, душе нужно вместилище. Ты получишь тело. Любое тело на выбор. У Затха не счесть рабов. Но сделать это я смогу не раньше, чем мы вернемся в Сура-Зуд, а произойдет это не позднее, чем через пол-луны. Ты согласен?
— Да.
— Талисман.
Хараг протянул руку, и странный незнакомец, на этот раз без колебаний, опустил в нее замшевый мешочек, только что полученный им от Конана.
Глаза Харага засветились восторгом, который тут же угас, едва кулак его сжался, охватив камень.
— Но я не чувствую в нем силы.— Жрец Затха бросил на Тхон-Тона гневный взгляд.— Ты обманул меня!
— Нет. Это он. Посмотри сам.— Тот, к кому было обращено это гневное обвинение, оставался совершенно спокоен.
Некоторое время Харат продолжал испытующе смотреть на Тхон-Тона, пока не понял, что тот не лжет. Он подошел к столу, стоявшему в центре, и, благоговейно бормоча себе под нос охраняющие заклятия, выкатил круглый камень на бронзовый поднос, наполненный песком, и поставил его на жаровню.
— Тир-ра огэн, тир-ра затх! — Он величественно воздел руки над жаровней и заговорил уже спокойно.— О, сила огня, именем Затха, Повелителя Силы, Великого и Ужасного, заклинаю тебя, войди в песок времен!
Оживший мертвец замер, пораженный происшедшим, став на время неотличимым от обычного человека. Едва Хараг произнес свое заклинание, пространство над подносом наполнилось прозрачным, колеблющимся маревом, в котором плыли, хаотично возникая и тут же пропадая, неясные образы.
Временами ему казалось, что еще немного, и он поймет суть происходящего, но нет, едва он думал, что близок к отгадке, видение таяло, сменяясь иным, не менее таинственным образом, порожденным колдовской силой Главы Малого Круга.
Хараг взялся за края подноса, легко поднял его, и по лицу жреца вовсе не было видно, что в руках он держит раскаленный бронзовый диск. Он медленно пошел к жертвенному треножнику и благоговейно опустил на него поднос.
— Мир-ра хорн, тамир-ра затx! — Он вторично воздел руки над подносом и вновь на понятном Тхон-Тону языке высказал свое повеление.— О, всемогущее время, тебе известно все, что было, все, что есть, и все, что будет! Заклинаю тебя именем Затха, Владыки Иллюзий, Великого и Ужасного, покажи мне, что сокрыто в этом камне!