— Там еще одна ждет своей очереди, господин!
Конан на миг прикрыл глаза и расслабился, а мальчишка мгновенно повторил свой маневр, но на этот раз гораздо успешнее. Глаза его восторженно округлились, но он тут же почувствовал, как стальные пальцы стиснули его ухо, и, обхватив руку киммерийца, но не сводя восторженного взгляда с новой подружки Конана, повис на его руке, неестественно выгнув голову.
— Ну, ну! Пусти же! Пусти, а то скажу той, внизу, что ты здесь! — пригрозил он, когда все попытки вывернуться окончились неудачей.
— Ах ты, паршивец! — Молодой варвар и не думал выпускать жертву.— Ты же знаешь, что до вечера меня ни для кого нет.
Сказав это, Конан беззлобно и беззвучно рассмеялся и только тогда разжал пальцы. Мальчишка потряс рыжей головой и растер покрасневшее ухо.
— Хорошо,— мстительно ответил он,— скажу ей, что до вечера ты вряд ли спустишься!
— Вот я поймаю тебя сейчас…— рыкнул на него Конан, делая шаг вперед, но мальчишка со смехом отскочил.
— Давай, давай! Внизу тебя будут рады видеть!
Мальчишка окинул своего покровителя красноречивым взглядом и отпрыгнул еще на шаг, потирая горевшее огнем ухо. Не потому, что боялся, а просто так, на всякий случай. Конан погрозил ему кулаком:
— Смотри, Лисенок, вытяну уши, как у осла.
Дверь закрылась, и он услышал быстрые, легкие шаги по коридору.
— Опять она?
Женщина открыла глаза и томно посмотрела на Конана. Он молча кивнул и уселся рядом, а она быстро сменила позу и устроилась у него на ногах, обхватив за талию бедрами и уперевшись полными грудями в его мощную грудь.
Конан обнял ее, почувствовав, как вновь пробуждается желание, и коснулся губами ее уст. Сердце стучало все сильнее, но женщина вдруг отпрянула и с неожиданной тоской посмотрела киммерийцу в глаза.
— Не бросай меня, Конан.— Ее глаза расширились и влажно заблестели.— Я богата, мне ничего от тебя не надо. Только не гони!
Вечер, когда дневная жара спадала и на город опускались сумерки, Конан имел обыкновение проводить за кувшином доброго хмельного вина либо в одиночестве, либо, и чаще, в таверне Абулетеса, в компании верного Тушки, который безвылазно торчал здесь не только в темную часть суток, когда с улиц под крыши домов устремлялись толпы людей, торопившихся утолить голод, но и целыми днями, в течение которых большинство предпочитало заниматься чем-то иным.
Впрочем, с его комплекцией нечего было даже мечтать о том, чтобы выползти наружу, на солнцепек, разве только для того, чтобы подобно бегемотам, по слухам обитавшим где-то в сердце Черного Континента, плюхнуться в какую-нибудь лужу и, выставив наружу нос, наслаждаться влажной прохладой.
Конечно, за деньги такой аттракцион легко было устроить, но для этого пришлось бы покинуть привычное, такое уютное кресло в таверне Абулетеса и этот прекрасный стол, уставленный вкусной едой, расстаться с которой было выше его сил, ибо еда, а вернее сам процесс ее потребления, составляла суть существования Тушки.
И все-таки время от времени, когда деньги подходили к концу, волей-неволей ему приходилось соглашаться на предложение Конана отправиться на дело, чтобы, как он любил выражаться, обеспечить себе скудное пропитание.
На «скудное пропитание», поглощением которого он как раз и был занят, стоило посмотреть. Нет, Тушка, как ласково звали его приятели, вовсе не был гурманом. Он просто любил поесть, быть может, не очень разнообразно, зато сытно, и внешность его по вполне понятным причинам была соответствующей. Он был не просто толст, он был необъятен.
Год назад Конан случайно повстречался с ним в Рабирийских горах, на одном из перевалов наткнувшись на почти замерзшее тело, уже припорошенное снежком. Повинуясь безотчетному инстинкту, он взвалил еле дышавшего толстяка на спину и вместе с ним спустился в долину.
Надо сказать, что подвиг сей, ничуть не умаляя силы Конана, оказался ему по плечу лишь благодаря тому, что Тушка, изголодавшийся и изможденный небывалыми тяготами, выпавшими на его долю, потерял добрую половину своего веса. Когда же через пару дней они прибыли в Шадизар и новый приятель киммерийца начал восполнять потерю, то поглазеть на это представление приходили со всей Пустыньки.
К счастью, Конан был при деньгах, получив хороший куш за ожерелье, выкраденное в доме почтеннейшего Тефилуса. Он, собственно, и отправился проветриться в горы, чтобы вдали от городской суеты с ее пылью, духотой и надоедливой стражей переждать опасные дни, когда в Пустыньке перетряхивали всех и каждого, тщетно пытаясь отыскать пропажу.
Конан видел во всем этом перст провидения. И в том, что ему приспичило вдруг в горы, и в том, что в горах этих повстречал он странного, полузамерзшего незнакомца, котоpoгo непонятно зачем притащил в Шадизар. Впрочем, легко нажитое золото, которое он выручил за ожерелье, так же легко и покинуло его карман, полностью уйдя на кормление изголодавшегося бедняги, и это тоже показалось северянину одним из звеньев все той же цепи.
Когда деньги кончились, киммериец пожал плечами и пошел на очередное дело. Теперь, прожив в Шадизаре без малого пять лет, он стал личностью знаменитой и недостатка в предложениях не испытывал, ибо всякий в этом городе знал, что руки Конана — верные руки, не знающие неудачи. К его удивлению, Тушка попросился в напарники, и позже Конан ни разу не пожалел о том, что спас этого странного человека.
— Что скажешь, брат Конан?
На миг Тушка перестал жевать и откинулся к стене, зажав в правой руке недоеденную баранью ногу, а левой поднеся к губам объемистый кубок ароматного молодого вина. Он пристально смотрел на киммерийца, ожидая ответа.
Лисенок, маленький товарищ огромного варвара, пристроился здесь же, рядом, лениво поглощая сливы и стреляя косточками в пузатый горшок, стоявший в углу.
Конан пожал плечами и ничего не ответил. Вроде все шло неплохо, но на душе было пакостно, и он успокаивал себя, говоря, что это нормальное состояние для человека, решившего расстаться с прежними друзьями, но у Тушки, одного из этих друзей, не было причины обманывать себя.
— Не понимаю я тебя,— словно разговаривая сам с собой, проговорил толстяк,— любишь одну, спишь с другой.— Он пожал плечами.— Странно это.
Он ожесточенно тряхнул копной густых, стянутых на макушке в тугой узел черных, жестких волос и вновь принялся за жаркое. Ни слова не говоря, Конан последовал его примеру, и некоторое время оба молча насыщались. Молчал и Лисенок, прекрасно помнивший каждую из затрещин, полученных от Конана, и в их числе ту, которую отвесил ему киммериец за то, что мальчишка однажды вмешался в разговор взрослых. Теперь он лишь поглощал фрукты да бросал на своих огромных защитников хитрые взгляды.
Через некоторое время Тушка вновь отвалился к стене, ожидая, пока очередная порция тушеной баранины найдет свое место в его бездонном желудке и, чтобы она нигде не задерживалась, влил в себя изрядную дозу вина. Покончив с этим важным делом, неожиданно для себя самого он почувствовал, что мысли его двинулись в ином направлении.
— Абулетес сказывал, что в Шадизаре видели Маргаба.
Киммериец с сожалением оторвался от жаркого:
— Маргаба?
Он нахмурился, прикидывая, что за нужда могла заставить этого мясника покинуть Аренджун, затем наполнил опустевший кубок и, проглотив его содержимое, удивленно уставился на приятеля.
— А ты стал лакомкой, Тушка? С чего это ты решил сменить аквилонское на пальмовое?
Тушка в ответ пожал плечами:
— Подношение друзей. Я не мог отказать.— Он сделал небольшой глоток, словно пробуя напиток на вкус. — А вино неплохое, хоть и слишком сладкое. — Он с удовольствием причмокнул толстыми губами.— Но ты не ответил мне.
Конан недовольно поморщился: ему вовсе не хотелось обсуждать дела славившегося своей жестокостью наемного убийцы, который неизвестно зачем появился в Шадизаре.