— Ты не знаешь, о чем говоришь, — процедила Сеиварден и презрительно усмехнулась. Ее руки по-прежнему обхватывали колени. — В моем клане нет неустойчивых.
Несомненно, подумала я, родственники, которые служили по году или около того во время какой-нибудь аннексии и вышли в отставку, чтобы стать монахами-отшельниками или расписывать чайные сервизы, поступили так не потому, что были неустойчивы. И родственники, которые не прошли испытаний так, как ожидалось, и удивили своих родителей, получив назначения во второразрядные священнослужители или деятели искусств, — это отнюдь не указывало на некую врожденную неустойчивость, присущую клану, о нет, никогда. И Сеиварден нисколько не опасалась и совсем не беспокоилась о своем новом назначении, к которому приведут повторные испытания, и о том, что они скажут о ее устойчивости. Разумеется, нет.
— Неустойчивость? — спросила Стриган, которая поняла слово, но не все то, что оно означало.
— Неустойчивому человеку, — объяснила я, — недостает силы характера.
— Характера! — Стриган не скрывала своего негодования.
— Разумеется. — Мое выражение лица не изменилось и было таким же мягким и приятным, как и большую часть последних дней. — Менее значительные граждане не могут выдержать серьезных трудностей или напряжения, и иногда из-за этого им требуется медицинский уход. Но некоторые граждане воспитаны лучше. Их так просто не сломить. Хотя они могут уйти в отставку раньше или провести несколько лет, следуя творческим или духовным интересам, — длительные уединения для погружения в медитацию распространены весьма широко. Именно в этом и заключается разница между семьями, занимающими высокое положение, и менее значительными.
— Но вы, радчааи, так хороши в промывании мозгов. Или так говорят?
— В перевоспитании, — исправила я. — Если бы она осталась, она получила бы помощь.
— Но она не могла вынести самой мысли о том, что ей нужна помощь, вот с чего надо начать.
Я промолчала, не соглашаясь и не возражая, хотя и подумала, что Стриган права.
— А много ли может… сделать перевоспитание?
— Много чего, — ответила я. — Хотя большая часть того, что ты могла слышать, в основном преувеличение. Оно не может превратить тебя в того, кем ты не являешься. Пользы в таком случае не было бы никакой.
— Стирает воспоминания.
— Думаю, подавляет их. Может быть, добавляет новые. Нужно знать, что делаешь, либо можешь изрядно навредить кому-нибудь.
— Несомненно.
Сеиварден, хмурясь, смотрела, как мы разговариваем, не в состоянии понять ни слова.
Стриган чуть улыбнулась.
— Ты — не продукт перевоспитания.
— Нет, — признала я.
— Скорее — хирургии. Перерезать некоторые связи, сделать несколько новых. Установить пару имплантатов. — Она умолкла на мгновение, ожидая моего ответа, но я молчала. — Ты неплохо маскируешься. По большей части. Выражение лица, тон голоса всегда подходящие, но всегда… всегда продуманные. Это всегда представление.
— Ты думаешь, что разгадала загадку, — предположила я.
— Разгадала — неверное слово. Но ты — трупосолдат, я уверена. Ты что-нибудь помнишь?
— Много чего, — сказала я по-прежнему вежливо.
— Нет, я имею в виду — из того, что было прежде.
Мне понадобилось почти пять секунд, чтобы понять, что она имеет в виду.
— Та личность мертва.
Сеиварден внезапно вскочила и вышла за внутреннюю дверь и, судя по звуку, за наружную.
Стриган проводила ее взглядом, хмыкнула и снова повернулась ко мне.
— Твое ощущение того, кто ты есть, имеет неврологическое основание. Одно маленькое изменение — и ты больше не веришь, что существуешь. Но ты здесь. Я думаю, ты все еще здесь. Откуда это странное желание убить Анаандер Мианнаи? И почему ты так злишься на него? — Она кивнула в сторону выхода. Сеиварден была снаружи, на холоде, в одной только куртке.
— Она возьмет вездеход, — предостерегла я. Девочка и ее мать взяли флаер и оставили вездеход возле дома Стриган.