– Да. Убейте его, – откуда-то издалека прозвучал голос Матери Грейс. – Немедленно.
По непостижимым ни для Барлоу, ни для самой Матери Грейс причинам он был единственным человеком, с которым она могла сообщаться, находясь в состоянии транса. Если к ней обращались другие, она просто не слышала их. Она была единственным медиумом между ними и миром духов, единственным посредником, получавшим откровения с того света; но только благодаря осторожности и терпению Барлоу, задававшего ей вопросы, эти откровения обретали ясную и законченную форму. Выполнение им именно этой миссии, его драгоценный дар, более чем что-либо другое, заставило его поверить, что он принадлежит к числу божьих избранников, как утверждала Мать Грейс.
– Убейте его.., убейте, – тихо бубнила она надтреснутым голосом.
– Вы уверены, что это тот самый мальчишка? – спрашивал Барлоу.
– Да.
– Это точно?
– Да.
– Как нам убить его?
Теперь лицо ее осунулось. На обычно гладкой коже появились морщины. Она была бледна, тело обмякло и стало похоже на мокрую скомканную тряпку.
– Как нам уничтожить его? – повторил вопрос Барлоу.
Ее рот был широко открыт, в горле хрипло клекотало, в уголке рта собралась слюна и медленно скатилась по подбородку.
– Преподобная Грейс! – взывал Барлоу.
Ее голос звучал слабее прежнего:
– Убейте его.., любым способом.
– Застрелить? Зарезать? Сжечь?
– Как угодно.., на ваш выбор.., только действуйте скорее.
– Как скоро?
– Время уходит. День ото дня.., он могущественнее… и неуязвимее.
– Убив его, должны ли мы совершить какой-нибудь ритуал? – вопрошал Барлоу.
– Только одно.., когда он будет мертв.., его сердце…
– Что? Что сердце?
– Надо вырвать, – сказала она голосом, в котором вдруг вновь появились металлические нотки.
– И что потом?
– Оно будет черным.
– Его сердце будет черным?
– Как уголь, и гнилым. И вы увидите…
Она приподнялась в своем кресле. По лицу катился пот. Капли испарины выступили на верхней губе. Мертвенно-белые руки дрожали на коленях, словно опаленные крылья ночной бабочки. Краски вернулись на лицо, но глаза оставались закрытыми. Слюна изо рта уже не текла, но еще блестела на подбородке.
– Что мы увидим, когда вырвем его сердце? – спросил Барлоу.
– Червей, – в голосе слышалось отвращение.
– В его сердце?
– Да. И копошащихся навозных жуков.
Апостолы о чем-то тихо переговаривались. Но это не имело значения. Теперь ничто не могло вывести ее из транса: она погрузилась в него целиком, растворилась в мире охвативших ее видений.
Подавшись вперед, упершись руками в свои жирные ляжки, Барлоу спрашивал дальше:
– Что нам надлежит делать после того, как мы вырвем его сердце?
Грейс с такой яростью принялась кусать губы, что, казалось, на них вот-вот выступит кровь. Она вздернула руки и стала перебирать ими в воздухе, словно ткала свой ответ из эфира.
Затем произнесла:
– Погрузите сердце в…
– Куда?
– В сосуд со святой водой.
– Из церкви?
– Да. Вода останется холодной.., а сердце.., будет кипеть, превратится в черный пар.., и улетучится.
– И тогда мы будем знать наверняка, что он мертв?
– Да. Мертв. Навеки мертв. Ему уже не вернуться в новом воплощении.
– Значит, у нас есть надежда? – спросил Барлоу, боясь в это поверить.
– Да, – глухо отозвалась она. – Надежда.
– Благодарение Господу, – сказал Барлоу.
– Благодарение Господу, – вторили апостолы.
Мать Грейс открыла глаза. Широко зевнула, часто заморгала и растерянно посмотрела вокруг:
– Где я? Что со мной? Меня знобит. Неужели я прозевала шестичасовые новости? Я не могу пропускать шестичасовые новости. Мне надо знать, что задумывают слуги Люцифера.
– Еще нет и двенадцати, – сказал ей Барлоу. – Шестичасовые новости еще очень не скоро.
Она уставилась на него осоловевшим, бессмысленным взглядом, которым всегда бывало отмечено возвращение из состояния глубокого транса.
– Кто ты? Я тебя знаю? Мне кажется, я не встречала тебя прежде.
– Преподобная Грейс, я – Кайл.
– Кайл? – она будто впервые слышала это имя. В глазах мелькнуло подозрение.
– Не волнуйтесь, – сказал он. – Успокойтесь и подумайте. У вас было пророческое видение. Вы сейчас все вспомните. Все вернется.
Он протянул к ней огромные огрубелые руки. Иногда, когда она приходила в себя после транса, ее охватывал такой страх и растерянность, что ей было необходимо дружеское участие. Обычно, взяв его за руки, она черпала силы из его гигантских энергетических резервуаров, и сознание возвращалось, будто ее подключали к огромному аккумулятору.
Но сегодня она отпрянула от него и нахмурилась. Вытерла влажный от слюны подбородок и озадаченно оглядела апостолов.
– Боже, как я хочу пить, – сказала она.
Один из них побежал за водой.
А она обратилась к Кайлу:
– Чего вы хотите? Зачем привели меня сюда?
– Сейчас вы все вспомните, – терпеливо увещевал ее Барлоу с ободряющей улыбкой.
– Мне не нравится это место, – произнесла она слабым, жалобным голосом.
– Это ваша церковь.
– Церковь?
– Вернее, подвал вашей церкви.
– Здесь так темно, – скулила она.
– Вы здесь в безопасности.
Она надула губы, как ребенок, и зыркнула на него исподлобья:
– Я не люблю темноты. Мне становится страшно. – Поежилась, обхватив руками плечи. – Зачем вы затащили меня в эту темень?
Кто-то встал и включил свет.
Свечи задули.
– Церковь? – повторила она, глядя на обитые филенкой подвальные стены и проходящие под потолком балки.
Мучительно пыталась разобраться в происходящем, но все еще не могла взять в толк, что с ней и куда она попала.
Барлоу ничем не мог помочь. Порой ей требовалось минут десять, чтобы сбросить с себя оцепенение, неизменно наступавшее после путешествия в мир духов.
Она встала.
Барлоу вскочил следом, и его огромная фигура нависла над ней.
– Мне надо по нужде. Очень надо. – Лицо скривилось в гримасе, и она схватилась рукой за живот. – Где здесь можно сходить? Мне надо в туалет.
Барлоу кивнул Эдне Ванофф, невысокой полной женщине, которая состояла членом тайного синедриона, и та повела Мать Грейс в туалет, расположенный в дальнем конце подвала. Старуха нетвердо ступала, и Эдне приходилось поддерживать ее, а та в недоумении озиралась по сторонам.
Громко, так, что слышно было в противоположном углу, Мать Грейс произнесла:
– О боже, я не вытерплю. У меня сейчас лопнет мочевой пузырь.
Барлоу только тяжело вздохнул и опустился на свой чересчур маленький и чересчур жесткий стул.
Для него, как и для всех апостолов, самым сложным было понять эксцентричное поведение Матери Грейс сразу после ее видений и смириться с ним. В такие минуты она совсем не походила на великого духовного пастыря.
Напротив, казалась обыкновенной, выжившей из ума старухой. Самое большее через десять минут, как это случалось всегда, к ней вернется рассудок, и она снова будет прежней, ослепительно дальновидной и проницательной женщиной, той, которая отвратила Барлоу от жизни в грехе. И тогда никто уже не усомнится в ее даре озарения, в ее могуществе и святости, никто не будет оспаривать того, что она воистину послана Небом. И хотя Барлоу уже неоднократно доводилось видеть ее в таком смятении и он знал, что это состояние ненадолго, из-за подобных минут в душу все равно закрадывалось смущение, и он чувствовал беспокойство и растерянность.
В такие моменты он терзался сомнениями.
И за это ненавидел себя.
Он полагал, что бог намеренно подвергает Мать Грейс унизительному испытанию, навлекая на нее душевную смуту, чтобы проверить крепость веры ее последователей.
Божий промысел в том, чтобы с Матерью Грейс остались лишь самые преданные из апостолов, чтобы перед лицом грядущих тяжких дней заложить оплот крепкой церкви.
И все же всякий раз, заставая ее в столь неподобающем обличье, Барлоу испытывал сильное потрясение.
Он окинул взглядом по-прежнему сидящих на полу членов тайного синедриона. Вид у всех был встревоженный, и каждый шептал молитву. Он решил, что они просят бога дать им силы не усомниться в святости Матери Грейс, как усомнился в ней он. Закрыл глаза и тоже стал молиться.