Пятьдесят пятое правило и наезды Майка стали обычной частью его странной жизни. Но сегодня все сошлось воедино.
В столовую из кухни вошла бабушка. Вид у нее был очень сосредоточенный. Казалось, что ее серые глаза смотрят вдаль и ничего не видят вблизи.
Ее обычно легкая походка была напряженной, как будто бабушка ожидала, что кто-нибудь вот-вот выскочит из темного угла. Глупости! Она никогда ничего и никого не боялась.
Но ее настроение оказалось заразительным, и у Элиота по спине побежали мурашки.
Бабушка остановилась и склонила голову к плечу, как бы прислушиваясь к чему-то. Затем обеими руками пригладила короткие седые волосы.
— Я собираюсь осмотреть подвал и боковые двери, — объявила она.
Вообще-то бабушка каждый вечер проверяла все замки и запоры. Это входило в ее обязанности управляющей и было совершенно нормальным. Но то, что она сообщила об этом, как бы предупреждая, выглядело странным.
— Конечно, — сказала Си. Она улыбнулась, отложила авторучку и сплела дрожащие пальцы рук. — Я как раз собиралась налить всем чаю. Тебя подождать?
Бабушка промаршировала к парадной двери. Подошвы ее ботинок цокали по паркетному полу.
— Нет, — бросила она через плечо, открыла дверь и немного помедлила.
— Элиот, смотри в книгу.
Мальчик немедленно выполнил ее распоряжение.
Он услышал, как закрылась дверь и клацнул засов.
Ничто не пугало бабушку. Никогда. В ее идеальной защитной броне брешь появлялась только тогда, когда Элиот и Фиона спрашивали у нее об отце и матери.
Элиот никогда не считал себя сиротой. Сиротами были дети вроде Дэвида Копперфилда, которые жили в государственных «гулагах». А у них с Фионой были семья, дом, но они совершенно не помнили ни отца, ни мать.
Всякий раз, когда они начинали задавать вопросы, бабушка терпеливо объясняла: произошло ужасное кораблекрушение. Это случилось, когда Элиот и Фиона были младенцами. И тогда их единственным близким родственникам — бабушке и Сесилии — пришлось, естественно, взять заботы о детях на себя. Нет, никаких фотографий не сохранилось. Все осталось на борту затонувшего корабля.
Всякий раз, когда бабушка рассказывала им эту историю, она морщила лоб, ее лицо менялось — но не потому, что ей было больно. Казалось, что ей физически трудно произносить эти слова.
Однако все меркло по сравнению с тем, что творилось с бабушкой сегодня вечером. Для ее взгляда Элиот мог подобрать единственный эпитет: «режущий».
Фиона оторвала глаза от книги одновременно с Элиотом, и они переглянулись. Сестра подумала о том же: что-то было не так.
Элиот пожал плечами. Фиона прикусила губу.
Сесилия взяла чайницу и положила в заварочный чайник ровно четыре ложки своей фирменной смеси — ромашка, стевия[8] и зеленый чай, после чего налила в чайник кипятка. Рисунок на чайнике был похож на паутину.[9]
— Не случилось ли сегодня чего-то особенного? — рассеянно задала вопрос Сесилия и протянула Элиоту чашку.
— Почему ты спрашиваешь? — осведомился Элиот.
Сто шесть бабушкиных правил были придуманы ради искоренения всего интересного, а стало быть, особенного в их жизни. Лицо Си на мгновение застыло, но она тут же заулыбалась.
— Просто так, милый. — Сесилия протянула Фионе дымящуюся чашку. — Просто беседую с тобой, только и всего.
Каждый вечер Си спрашивала: «Как дела на работе?» Или, время от времени: «Хорошо ли прошел день?» Вот это и вправду можно было назвать «просто беседой», поскольку не подразумевало вопроса: а не случилось ли сегодня чего-нибудь особенного?
И все же нечто особенное произошло: старик со своей скрипкой. И то, что они с Фионой дали отпор Майку.
— День как день. — Фиона внимательно изучала листочки, плавающие в чашке.
Си кивнула. Ответ Фионы ее вроде бы устроил, и она стала пить чай. Один глоток, два, три — и все. Она всегда пила так. И чем горячее был чай, тем быстрее она его выпивала.
Фионе не хотелось рассказывать Си о том, что случилось на работе. У Элиота тоже не было такого желания. Их столкновение с наглым начальником только расстроило бы старушку.
Но дело было не только в этом. Когда Фиона и Элиот выступили против Майка, они были не просто пятнадцатилетними замухрышками. Они стали сильными. И если бы они кому-то об этом рассказали, быть может, магия того момента развеялась бы, как облачко дыма.
Элиот сделал глоток чая. Он был сладкий. Кусочки чайных листьев вращались по кругу, словно звезды в галактике.
Фиона прикоснулась к его руке и кивком указала на Сесилию.
Их прабабушка сидела неподвижно и как завороженная смотрела на свою опустевшую чашку. Вдруг ее рука сильно задрожала, чашка соскользнула со стола, упала на паркетный пол, подпрыгнула — и разбилась.