Элиот подошел ближе, чтобы лучше видеть, как играет старик, — так близко, что тот мог протянуть руку и схватить его.
Фиона прикоснулась к плечу брата и осторожно потянула его назад. Ей хотелось поскорее увести Элиота подальше, но при этом самой хотелось оказаться ближе к музыканту. Даже тротуар как будто наклонился в сторону музыки, и казалось, что гораздо легче приблизиться к ней, чем уйти от нее. Фиону удерживал только сестринский инстинкт, только обязанность защищать брата.
Старик посмотрел на них и широко улыбнулся. Мелодия стала быстрее.
Нотки плясали, пытаясь достучаться до памяти Фионы. Колыбельная песенка? Невозможно, потому что в доме бабушки никогда не звучали колыбельные. Давно, еще до бабушки, кто-то напевал Фионе эту мелодию. Когда она была совсем крошкой…
Спи, малышка, танцуй во сне, Цветы и солнце плывут по реке…Пупырышки гусиной кожи на руках Фионы затвердели. Эта музыка была подобна ее сердцебиению, пульсации крови, она заставляла раскачиваться и притопывать в такт.
Фиона почувствовала аромат роз и запах свежевскопанной земли. Она увидела себя, бегущую вприпрыжку вокруг выкрашенного белой краской столба. Рядом с ней развевались разноцветные ленты, танцевали другие дети, и все смеялись, пели и прыгали в бесконечном хороводе возле майского дерева.[15]
Перед глазами у Фионы все поплыло, улица стала размытой, как акварель под дождем.
Она почти не заметила, как ее рука соскользнула с плеча Элиота.
Единственное, что она видела, — это скрипичные струны, но даже они казались размазанными. Старик играл настолько быстро, что струны растворялись в дымке вибрации.
Фиона сделала глубокий вдох или вздохнула… и ощутила запах сардин, пота, горелых серных спичек.
«Нечистый» — это слово всплыло из глубин ее сознания.
Она не отрывала глаз от вибрирующих струн, они заполнили все ее поле зрения, и на ум Фионе пришло еще одно слово: «хаос».
Мысль о хаосе, непрерывном смятении, диком и неуправляемом, уносящем ее прочь… она сама не могла понять, почему эта мысль так взбесила ее, сильнее даже, чем грязный старик.
Фиона гневно уставилась на скрипку, сфокусировала взгляд на одной из струн. Девочке показалось, что если она будет смотреть на нее неотрывно, пристально — как бабушка, — ей удастся избавиться от этого неуправляемого чувства.
Струна со звоном лопнула.
Старик отдернул руку и сунул указательный палец в рот. В следующее мгновение он опустил руку, и Фиона увидела кровь в том месте, где его поранила лопнувшая струна.
Старик посмотрел на Элиота, перевел взгляд на Фиону.
— Будь я проклят, — все еще улыбаясь, проговорил он.
У него оказался гулкий, резонирующий альт. Фиона не ожидала, что у такого оборванца будет такой красивый голос.
— Это было потрясающе, — выдохнул Элиот.
Старик кивнул и слегка поклонился ему. Потом порылся в складках своего рваного пальто и вытащил конверт из вощеной бумаги. Внутри лежали свернутые спиралью струны. Он указал на конверт, словно фокусник, и погладил деку старенькой скрипки.
Фиона похлопала брата по плечу и осторожно потянула за руку.
— Нам пора на работу… спасибо, — сказала она старику таким ледяным тоном, что было ясно: меньше всего на свете ей хотелось выразить благодарность.
Улыбка оборванца потускнела. Он еще раз поклонился и стал вертеть колок с оборванной струной.
— Пойдем, — решительно произнесла Фиона и снова потянула брата за руку.
Элиот обернулся и прищурился.
— Если мы опоздаем сегодня, — сказала Фиона, — Майк очень разозлится.
— Да. — Раздражение в глазах Элиота сменилось тревогой.
Он посмотрел на старика и помахал ему. Оборванец улыбнулся шире.
— Правда, было здорово? — шепнул сестре Элиот.
— Нет, — буркнула Фиона. — Было страшновато.
Но она начинала понимать, почему Элиота так зачаровывает музыка. Мелодия и ее унесла куда-то. Если бы ему позволили купить радиоприемник… что в этом ужасного? Или бабушка права? Не слишком ли далеко унесла бы Элиота музыка?
Близнецы поспешно свернули за угол и увидели, что на пересечении Мидуэй-авеню и Вайн-стрит все парковочные места заняты сверкающими «универсалами» и «мерседесами».