Существовал уговор о том, что одно семейство никогда не будет вмешиваться в дела другого, а это событие, безусловно, считалось…
Его слова повисли в воздухе.
Тень легла на лицо дяди Генри.
Фиона и Элиот обернулись.
В дверях, держа в руке нож, которым она резала праздничный торт, стояла… бабушка.
12 Рыбы в небесах
Взгляд Элиота перескакивал с дяди Генри на бабушку.
Он резко вскочил. Кровь отлила от головы, и ему показалось, что бабушка и дядя Генри отбрасывают тени друг на друга. Но свет проникал в комнату только через окно, справа от дяди Генри, и тени лежали под неправильным, неестественным углом.
Элиот моргнул, но тени не исчезли. Он шагнул к Фионе, и они ударились друг о дружку локтями.
Что-то еще возникло между бабушкой и Генри — что-то вроде прозрачного стекла, готового вот-вот разбиться. Элиот почувствовал, как стекло звенит и потрескивает.
Надо было что-то предпринять.
— Это… — произнес он надтреснутым голосом, кашлянул и начал снова. — Это дядя Генри.
Свет и тени вернулись на свои места. Бабушка вздохнула.
— Вижу. — Она полуприкрыла глаза, словно свет слепил их. — И как всегда, плетет небылицы.
— Я всего лишь немного приукрасил историю, — возразил Генри.
— Вдоль Большого канала нет никаких лимонных деревьев, — буркнула бабушка. — Их отец не играл в поло.
Генри пожал плечами, словно мальчишка, уличенный в краже печенья. Однако быстро овладел собой, встал и беспомощно развел руками. Попытался улыбнуться, но передумал.
— Я приехал поговорить.
— В этом тебе нет равных, — ледяным голосом проговорила бабушка, и Фиона невольно поежилась.
Бабушка крепко сжимала рукоятку ножа, держа его лезвием вниз.
— Просто поговорить, — сказал дядя Генри.
— Я так и знала, что ты появишься, — проворчала бабушка. — Водители никогда не работают в одиночку. Пока мистер Уэлманн «разговаривал» со мной, он послал к тебе своего напарника. — Бабушка вздернула брови. — А проворнее тебя никого нет, верно?
— Таких очень мало, — проговорил дядя Генри, бросив взгляд на нож.
У Элиота волоски на спине встали дыбом. Бабушка так держала нож, ее рука была так напряжена, что нож, даже опущенный, выглядел угрожающе. Она управляла домом, и ее то и дело можно было видеть то с топором, то с ломом, то с ножом, чтобы срезать старые обои. Но этот нож Сесилия принесла из кухни, чтобы разрезать праздничный торт, испеченный к их дню рождения. И нож выглядел по-другому, чем утром. Лезвие стало темнее.
Фиона, видимо, тоже почувствовала что-то нехорошее. Она отошла от дяди Генри и встала рядом с Сесилией.
Си обняла ее одной рукой, словно хотела защитить, и поманила к себе Элиота.
Элиот встал с другой стороны. Ему было не по себе, но он постарался не подходить к прабабушке слишком близко, чтобы она и его не обняла. Он не хотел, чтобы на него смотрели как на маленького.
Дядя Генри бросил взгляд на них.
— Они прекрасны, Одри. Умные. Вежливые. Чистые. Такие, какими я и ожидал их увидеть.
Элиот вытянулся во весь рост. Комплименты вызвали у него чувство гордости, хотя он не совсем понял, что в данном случае означало слово «чистые».
Кем же на самом деле приходился им дядя Генри? Он сказал, что они с их матерью были сводными братом и сестрой. Значит, дядя Генри не состоял в родстве с бабушкой?
Но это казалось маловероятным. Сейчас, когда они стояли лицом друг к другу, было легко заметить, что бабушка и дяди Генри очень похожи: серебряные шелковистые волосы, гладкая оливковая кожа, тонкий нос, большие глаза и властность, проявляющаяся в каждом движении.
— Ты собираешься меня зарезать? — осведомился дядя Генри. — Или мы все же поговорим?
Бабушка промолчала.
Элиот услышал стук собственного сердца. Конечно же, дядя Генри шутил.
Но бабушка не тронулась с места. Ее лицо было подобно каменной маске, а глаза стали похожими на острые осколки разбитого зеркала.
Элиот крепко сжал губы. Он слушал и смотрел.
Фиона дрожала, прижавшись к Сесилии, но тоже молчала.
— Поступишь со мной, как с Уэлманном? — спросил дядя Генри и провел рукой поперек горла.
Мистер Уэлманн был мертв? Его убила бабушка? От этой мысли Элиоту стало жутко.
— Но я тот водитель, которому не так просто подыскать замену, — продолжал Генри. — На самом деле… — его губы разошлись в жесткой усмешке, — я поистине незаменим, и меня обожает все семейство.