Потом наконец решилась выглянуть из-за угла.
Еще один золотой костер, еще одна компания.
Она поискала Ахкеймиона, но его нигде не было видно. Наверно, вон тот коренастый мужчина в серой шелковой тунике с разрезными рукавами – это сам Ксинем. Он вел себя как хозяин, отдавал приказы рабам и был очень похож на Ахкеймиона, прямо будто старший брат. Ахкеймион как-то раз пожаловался ей на Пройаса: принц дразнил его тем, что он, наверно, близнец Ксинема, только уродился слабеньким.
«Значит, ты его друг!» – подумала она, одновременно наблюдая за Ксинемом и мысленно благодаря его.
Большинство тех, кто сидел и стоял вокруг костра, были ей незнакомы, однако она догадалась, что человек, чьи жилистые руки опоясаны множеством шрамов, наверное, и есть тот самый скюльвенд, о котором ходило столько разговоров. Значит ли это, что мужчина с золотистой бородой, сидящий рядом с ослепительно красивой девушкой-норсирайкой, – его товарищ, князь Атритау, который утверждает, будто увидел Священную войну во сне? Интересно, кто здесь есть еще из тех, о ком она знает? Может быть, тут и сам принц Пройас?
Она смотрела, широко раскрыв глаза. У нее сдавило грудь от благоговения. Эсменет осознала, что находится в самом сердце Священного воинства, и сердце это пылает страстями, надеждами и священными помыслами. Эти воины – не просто люди, они больше, чем люди, они – кахихты, Души Мира, вращающие великое колесо великих деяний. И при мысли о том, что она может запросто подойти и сесть рядом с ними, на глаза у нее навернулись жаркие слезы. Решится ли она? Она станет неловко скрывать свою клейменую руку, однако их зоркие глаза сразу распознают, что она такое…
«А это кто? Шлюха? Здесь? Да ты, наверно, шутишь!»
О чем она только думала? Даже если Ахкеймион действительно здесь, она только опозорит его!
«Где же ты?»
– Друзья мои! – воскликнул высокий, темноволосый мужчина.
Эсменет вздрогнула. Мужчина носил аккуратно подстриженную бородку и роскошное одеяние из замысловатой парчи с цветочным узором. Когда последние голоса умолкли, он поднял свой кубок к ночному небу.
– Завтра, – объявил он, – мы выступаем в поход!
Глаза его страстно пылали, когда он говорил о грядущих испытаниях, о завоеванных народах, о поверженных язычниках и исправленных беззакониях. Потом он заговорил о Святом Шайме, о священном сердце всех городов и земель.
– Мы будем сражаться за землю, – говорил он, – но сражаться мы будем не за песок и не за прах земной. Мы будем сражаться за святую землю! За землю наших надежд, куда стремятся все наши сердца…
Его голос сорвался от волнения.
– Мы будем сражаться за Шайме!
На миг воцарилось торжественное безмолвие. Потом Ксинем затянул молитву Высокого Храма:
О всемилостивейший Бог богов,
Ты, что ходишь меж нас,
Святые имена твои бессчетны.
Да утолит хлеб твой наш вседневный голод,
Да оживят дожди твои нашу бессмертную землю,
Да прострешь ты руку свою над нашим смирением,
Дабы процветали мы во имя твое.
Не суди нас по прегрешениям нашим,
Но по искушениям нашим,
И дай другим то,
Что дают они нам,
Ибо Власть имя твое,
И Слава имя твое,
И Истина имя твое,
И пребудет оно вовеки,
Ныне, присно и во веки веков.
– Восславим Господа! – откликнулся десяток голосов, точно собрание молящихся в храме.
Торжественное настроение продержалось еще несколько секунд, а потом пирующие опять загомонили. Стали произносить новые тосты. Рабы принесли еще жареного мяса на вертелах. Эсменет смотрела на них. Грудь сдавило, кровь застыла в жилах. То, чему она только что была свидетельницей, казалось немыслимо прекрасным. Ярким. Отважным. Царственным. Священным даже. Где-то в глубине души ей чудилось, что, если она их окликнет и выйдет из тени к их костру, они все исчезнут, унесутся прочь, и она останется одна перед холодным кострищем, оплакивая свою дерзость.
«Вот он, мир! – осознала она. – Прямо тут! Передо мной!» Она смотрела, как князь Атритау сказал что-то на ухо Ксинему, как Ксинем улыбнулся и махнул рукой в ее сторону. Они встали и пошли к ней. Эсменет отшатнулась во тьму за маленькой палаткой, съежившись, точно от холода. Она увидела их тени, идущие бок о бок, похожие на призраков на фоне утоптанной земли и травы. Потом двое мужчин прошли мимо нее по неровной дорожке света от костра, тянущейся в сторону канала. Эсменет затаила дыхание.
– В темноте за пределами круга света всегда так тихо и спокойно! – заметил высокий князь Атритау.
Двое мужчин встали на берегу канала, задрали туники, повозились с набедренными повязками, и вскоре в воду хлынули две ровные струи.
– О! – сказал Ксинем. – Водичка-то теплая!
Эсменет, несмотря на весь свой страх, закатила глаза и усмехнулась.
– И глубокая, – отозвался князь.
Ксинем захихикал одновременно злорадно и добродушно. Вновь обретя равновесие, он похлопал князя по спине.
– Я это использую! – весело сказал он. – В следующий раз, как пойду сюда мочиться вместе с Аккой. Он непременно свалится, или я его не знаю!
– Ты бы хоть веревку прихватил, чтобы его вытащить! – ответил высокий.
Снова хохот, раскатистый и дружелюбный. Эсменет поняла, что между этими людьми только что завязалась крепкая мужская дружба.
Они пошли обратно. Она снова затаила дыхание. Князь Атритау как будто смотрел прямо на нее.
Однако если он и увидел ее, то не подал виду. Вскоре оба снова присоединились к кругу пирующих у костра.
Сердце у нее колотилось, голова шла кругом от чувства собственной вины. Она пробралась вдоль дальней стенки шатра к удобному месту, где можно было не опасаться, что ее обнаружат те, кто отошел помочиться. Она привалилась к какому-то пеньку, склонила голову на плечо и прикрыла глаза, предоставив голосам, доносившимся от костра, унести ее далеко-далеко отсюда.
– Ну ты и напугал меня, скюльвенд! Я уж подумал: ну все…
– Серве, да? Ну, я так и думал, такое красивое имя…
Все они казались очень добрыми, милыми людьми – Эсменет подумала, что Акке, разумеется, приятно иметь таких друзей. Среди этих людей было… свободное пространство. Возможность ошибиться. Возможность задеть – но не обидеть.
Сидя одна в темноте, Эсменет внезапно почувствовала себя в полной безопасности, как с Сарцеллом. Это были друзья Ахкеймиона, и, хотя они не подозревали о ее существовании, каким-то образом они охраняли ее. Ее охватило блаженное сонное чувство. Голоса звенели и рокотали, искрясь неподдельным, искренним весельем. «Я только вздремну…» – подумала она. И тут кто-то упомянул имя Ахкеймиона.
– И что, за Ахкеймионом приехал Конфас? Сам Конфас?
– Ну, не сказать, чтобы это было ему по душе. Льстивый ублюдок!
– Но для чего императору мог понадобиться Ахкеймион?
– А ты что, в самом деле о нем тревожишься?
– О ком именно? Об императоре или об Ахкеймионе? Однако этот обрывок разговора потонул в сумятице других голосов. Эсменет почувствовала, что засыпает.
И приснилось ей, что пенек, у которого она прикорнула, – на самом деле дерево, только засохшее дерево, лишенное листьев, коры и ветвей, так что его ствол уподобился фаллическому столпу с распростертыми сучьями. Ей снилось, что она не может проснуться, что дерево каким-то образом прирастило ее к душащей земле…
«Эсми…»
Она шевельнулась. Что-то пощекотало ей щеку.
– Эсми.
Дружеский голос. Знакомый голос.
– Эсми, что ты делаешь?
Она открыла глаза. И на миг пришла в такой ужас, что даже закричать не могла.
А потом он зажал ей рот ладонью.
– Тсс! – предупредил Сарцелл. – А то придется объясняться.
И он кивнул в сторону Ксинемова костра.
Точнее, того, что от него осталось. В кострище трепетали последние слабые языки пламени. Все пирующие разошлись, лишь чья-то одинокая фигура свернулась клубком на циновке у огня. От костра вдаль тянулся дым, такой же холодный, как ночное небо.
Эсменет втянула воздух через нос. Сарцелл отнял руку от ее рта, поднял ее на ноги и увел за шатер. Тут было темно.
– Ты меня выследил? – спросила она, отнимая у него руку. Спросонья она даже рассердиться как следует не могла.
– Я проснулся, а тебя нет. Я понял, что ты здесь. Эсменет сглотнула. Руки казались слишком легкими, как будто готовились сами собой закрыть лицо.
Я не вернусь к тебе, Сарцелл.
В глазах его вспыхнуло и промелькнуло нечто, чего Эсменет распознать не смогла. Торжество?! Потом он пожал плечами. Беспечность этого жеста привела ее в ужас.
– Оно и к лучшему, – сказал он отсутствующим тоном. – Я тобой сыт по горло, Эсми.
Она уставилась на него. Из глаз покатились слезы, оставляя на щеках горячие дорожки. Отчего же она плачет? Она ведь не любит его! Или все-таки любит?
Но ведь он-то ее любил! Она была в этом уверена… Или нет?
Он кивнул в сторону затихшего лагеря.
– Ступай к нему. Мне теперь все равно.
У нее сдавило горло от отчаяния. Что же случилось? Быть может, Готиан наконец приказал ему ее выставить. Сарцелл как-то раз сказал ей, что рыцарям-командорам обычно прощаются такие слабости, как она. Но, разумеется, о том, что Сарцелл держит шлюху посреди Священного воинства, болтали все кому не лень. Ей доводилось встречать немало сальных взглядов и слышать грубых смешков. Все его подчиненные и товарищи знали, кто она такая. А уж если она что-то знала о мире знатных каст, так это то, что знатный человек высокого ранга может позволить себе очень многое, но не все, далеко не все.
Должно быть, все дело в этом. Или нет?
Она подумала о том незнакомце на Кампозейской агоре. Ей вспомнился переулок, жаркие объятия…
«Что же я наделала?»
Она подумала о холодном прикосновении шелка к ее коже, о жареном мясе с дорогими приправами, о бархатистом вине… Ей вспомнилась та зима в Сумне, четыре года назад, после летней засухи, когда она не могла позволить себе даже муки, смешанной пополам с мелом. Она тогда так отощала, что с ней никто не хотел переспать. Она была близка к краю. Очень близка.
Внутренний голос чрезвычайно разумно запричитал: «Проси прощения! Не будь дурой! Проси… Проси!»
Но она могла только смотреть. Сарцелл казался видением, недоступным ни мольбам, ни прощению. Вещью в себе. Видя, что Эсменет молчит, он раздраженно фыркнул, развернулся и зашагал прочь. Она смотрела ему вслед, пока его высокая фигура не растаяла во мраке.
«Сарцелл!»
Она почти выкрикнула это вслух, но что-то остановило ее – что-то жестокое.
«Ты этого хотела!» – проскрежетал голос, не совсем ее голос.
На востоке, за далеким силуэтом Андиаминских Высот, начинало светлеть небо. «Скоро и император проснется», – подумала она, непонятно к чему. Посмотрела на одинокого человека, спящего у костра. Тот не шевелился. Она рассеянно побрела к костру по утоптанной земле, думая о том, где она видела скюльвенда и где сидел князь Атритау. Налила себе вина в липкий кубок, отпила немного. Подняла оброненный кусок, пожевала. Она чувствовала себя то ли ребенком, проснувшимся задолго до своих родителей, то ли мышкой, выбравшейся из норки, пока не встали шумные, опасные люди. Эсменет немного постояла над спящим. Это оказался Ксинем. Эсменет улыбнулась, вспомнив его вчерашнюю шутку, когда он ходил помочиться с норсирайским князем. Угли костра переливались и трескались, их ядовито-оранжевое свечение тускнело по мере того, как восток становился серым.
«Акка, где же ты?»
Она принялась отступать назад, как будто искала нечто слишком большое, что нельзя увидеть, стоя вплотную.
И тут послышались шаги. Она вздрогнула и обернулась.
И увидела идущего в ее сторону Ахкеймиона.
Она не видела его лица, но знала, что это он. Сколько раз она издалека узнавала его полную фигуру, сидя на своем окне в Сумне? Узнавала и улыбалась.
Он подошел ближе – она увидела его бороду с пятью седыми прядями, потом смутные очертания его лица, в полутьме походившего на череп. Она устремилась ему навстречу, улыбаясь и плача, протягивая руки…
«Это я!»
А он посмотрел на нее невидящим взглядом, словно ее тут и не было, и пошел дальше.
Поначалу она просто застыла, точно соляной столп. До сих пор она даже не сознавала, как долго ждала, и боялась этого момента. Теперь казалось, будто это тянулось много-много дней. Как он взглянет? Что он скажет? Похвалит ли ее за то, что ей удалось выяснить? Заплачет ли, когда она скажет ему про Инрау? Рассердится ли, когда она расскажет про незнакомца? Простит ли он ее за то, что так долго не шла? Что пряталась от него в постели Сарцелла?
Многого она боялась. На многое надеялась. Она ждала чего угодно – но не этого!
Что же случилось?
«Он сделал вид, будто не увидел меня! Как будто… как будто…»
Она задрожала. Зажала рот ладонью.
И бросилась бежать, словно тень среди теней, сквозь влажный предутренний воздух, через уснувшие стоянки. Она споткнулась о растяжку, упала…
Задыхаясь, поднялась на колени. Стряхнула с ладоней пыль и принялась рвать на себе волосы. Она содрогалась от рыданий. И от ярости.
– Почему, Акка? Почему-у? Я… я тебя спасти пришла, сказать, что… что…
«А он тебя ненавидит! Ты для него – всего лишь грязная шлюха! Пятно на штанах!»
– Нет! Он меня любит! Он – ед-динственный, кто любил меня п-по-настоящему!
«Никто тебя не любит и никогда не любил. Никто. Никогда».
– Д-дочка! Доченька меня любила!
«Лучше бы ненавидела! Ненавидела, но осталась жива!»
– Заткнись! Заткнись!
Мучитель сделался жертвой, и она свернулась клубком, не в силах ни думать, ни дышать, ни плакать – ей было слишком плохо. Она уткнулась лицом в землю, и долгий, жалобный вой задрожал в ночном воздухе…
Потом она судорожно закашлялась, корчась в пыли. Еле отплевалась.
Довольно долго лежала неподвижно.
Слезы высохли, и их жгучие следы принялись чесаться. Все лицо ныло, как будто ее избили.
«Акка…»
В голову полезли разные мысли. Все они текли как-то совершенно независимо от гула в ушах. Вспомнила она Пирашу, старую шлюху, с которой дружила и которую потеряла из виду много лет назад. Пираша говаривала, что между тиранией многих мужчин и тиранией одного они, шлюхи, выбирают многих.
– Вот почему мы – нечто большее, – говорила она. – Больше чем наложницы, больше чем жрицы, больше чем жены, и даже побольше иных королев. Может, нас и угнетают, Эсми, но запомни, девонька, навсегда запомни: нами никто не владеет!
Ее тусклые глаза вспыхивали дикой страстью, которая казалась чересчур сильной для старческого тела.
– Мы выплевываем их семя обратно им в лицо! Мы никогда, никогда не взваливаем на себя их ноши!
Эсменет перекатилась на спину, провела запястьем по глазам. Уголки глаз по-прежнему жгли слезы.
«Мною никто не владеет! Ни Сарцелл. Ни Ахкеймион».
Она медленно встала с земли, словно пробуждаясь от забытья. Тело окоченело.
«Стареешь, Эсми!»
Для шлюхи это очень плохо.
Она побрела прочь.