В комнате повисла тишина, лишь потрескивали поленья в камине. Затем Иннетта пискнула, точно пойманная мышь. Сестренки сползли с табуретов и придвинулись к матери. Та впилась глазами в Бэра; рот сжался в нитку. Алейн невольно провел пальцами по верхней губе — на ней уже темнел первый пушок. Жанн давно брил усы и бороду; и нередко ворчал, что пусть бы лучше так всходы на полях дружно шли, как у него щетина растет. А Даниэль — он и вправду безусый, как будто и не метс вовсе, или будто лет ему не больше пятнадцати.
— Отец, возьми свои слова обратно, — вполголоса сказал Даниэль. Жанн все еще держал его за плечи, словно боялся, что брат полезет в драку.
Бэр молчал, обводя взглядом сыновей и жену с дочками. Он уже сожалел о своей несдержанности, однако не мог признать себя неправым.
— Ты глупец, Бэр Дюмо, — отчетливо проговорила мать. — Коли позабыл, то я напомню: мой собственный прадед — чистокровный иннеец. Дани — в него. — Она с невозмутимым видом вновь принялась за шитье.
Алейн непочтительно расхохотался, за ним покатились со смеху двойняшки. У Бэра поднялась рука, чтобы отвесить кому-нибудь подзатыльник, однако он встретился глазами с Жанном и Даниэлем — и просто-напросто вышел из комнаты, грохнув дверью.
Жанн отпустил плечи Даниэля, легко перекинул свое большое тело через стол и уселся на лавку возле брата.
— Ежели старик вздумает дуться и не придет на свадьбу, — сказал он с широкой ухмылкой, — я буду у вас посаженным отцом.
Даниэль молча кивнул.
Мать сложила шитье в корзинку и поднялась со стула.
— Девочки, идите к себе. Алейн, воды бы принес.
— Я пойду кроликам корму задам, — добавил все понявший Жанн. Они ушли, оставив Даниэля с матерью вдвоем. Она приблизилась, провела жесткой загрубевшей ладонью по его волосам, вздохнула.
— Дани, я ходила к отцу Альберту. Ты знаешь, он умеет видеть будущее. Он сказал… Короче, решай сам… но он сказал: эта девушка не для тебя. Счастья у вас с ней не будет.
— Счастье — настолько странная штука, что не понять, где оно есть, а где нет.
— Ты мудр не по годам, — печально усмехнулась мать. — Но к преподобному отцу стоит прислушаться.
— К его лжи? Я все-таки несколько лет проучился в Аббатстве. И знаю: даже если священник обладает даром предвидения, он может видеть свое будущее, но никак не чужое. Мое и Элисии.
Мать не сдавалась.
— Элисия имела дело с колдуном; раз так, на ней и впрямь печать Нечистого, тут отец прав. Подумай хорошенько…
Даниэль резко встал. Пытливо вгляделся в морщинистое, угасшее, но по-своему благородное лицо матери.
— Скажи: с какой стати пошли разговоры о колдуне?
Мать опустила поредевшие с возрастом ресницы.
— Откуда идет молва в поселке? Как всегда… — Внезапно она решилась. — Дани, Элисия сама сказала отцу Альберту. Он нас предупредил.
— Предупредил? Отец Альберт?
Мать попятилась под его взглядом.
— Да пойми же! Ты должен знать, с кем…
Не дослушав, Даниэль бросился вон. По дороге схватил свою куртку, накинул, вылетел из дома, сбежал с крыльца.
— Сат Аш!
Старый лорс лежал прямо на мокрой земле, подогнув длинные ноги. На оклик он поднял голову, но не встал. Его большие уши были опущены, толстая нижняя губа отвисла. Улепетнув и оставив хозяина один на один с врагом, он чувствовал себя глубоко виноватым, и на морде читалось настоящее страдание. Даниэль дернул поводья.
— А ну, вставай!
С почти человеческим стоном Серый Ветер поднялся. Ноги у него дрожали, шкура на боках подергивалась. Даниэля кольнула жалость.
— Ну, полно переживать. Ты не виноват. С колдунами шутки плохи, — проговорил он успокаивающе, и Сат Аш потянулся и лизнул его в лоб. — Брось! Лезет тут с нежностями… — Пастух оттолкнул лорса, но уже без прежнего раздражения. С приспешниками Нечистого шутки плохи, что правда, то правда. Может, отец Альберт и впрямь хотел как лучше… Но все равно: на кой дьявол выбалтывать тайны Элисии кому ни попадя? Даниэль прыгнул в седло и направил Сат Аша к дому священника.
Ранний февральский вечер уже сгустился в ночь. Небо вызвездило, в поселке мягко светились окошки, однако на дороге было черным-черно. Даниэль с легкой тревогой вспомнил, что ему еще предстоит путь домой. Может, подождать до утра? В конце концов, что лорсам без него сделается?