Ему привиделась широкая река, небольшие островки, а между ними — протоки. Светало. Трое ребят сидели на траве у реки.
— Хорошо, что никто из нас не провалился при этих господах из Хельсинки.
— Я бы русский ни за что не сдал, если бы строго спрашивали.
— И я тоже.
— Ну, а теперь в дорогу.
— Я, пожалуй, останусь.
— Да почему? Я же сказал, что деньги будут.
— У вас другое дело.
— Да какое другое? — настаивал Карл.
Он молчал. У него нет никого, кроме матери. Теперь его очередь позаботиться о ней. Скажи он это приятелям, они все равно бы не поняли. У них не было таких забот. Они не знали, что такое бедность, не знали, что это значит, когда нет денег даже на селедку и приходится покупать селедочный рассол и макать в него картошку на щепочке.
Он это знал. Его отец был простым учителем и умер, когда ему исполнилось девять лет.
Он открыл дверь и подошел к столу. Ректор Маттиас Палмрот сидел возле двери. В прошлый раз Матти тоже был организатором встречи. Он притронулся к его плечу.
— Матти, привет. Извини, что опоздал, и у меня, к сожалению, нет шапочки, но...
— Добро пожаловать, сейчас добудем тебе стул.
Он поздоровался с одиннадцатью стариками, пожал одиннадцать рук, повторяя: добрый день, давно не видались, и обменялся с каждым несколькими словами. О здоровье, благополучии. Каждый уверял, что последние десять лет был здоров и благополучен. То же говорилось и десять лет назад, когда он пожимал семнадцать рук. Шестеро здоровяков за это время умерли. Организм не посчитался с их уверениями, он не пожелал идти в ногу с временем, не отставая от прогресса.
Ему дали стул, и он сел. С одной стороны оказалось брюхо Эйнари, с другой — лысина Виллэ. Эйнари, пожалуй, слишком толст. Он пыхтит, на кончике носа и на лбу у него поблескивают капельки пота.
Этот Эйнари не придет сюда больше через десять лет, подумал он и вспомнил тех, которые ушли. Четверо из шестерых были толстяками. Виллэ хорошо сохранился. Он офицер.
Маттиас встал и постучал ложечкой по стакану.
— Дорогие господа, в жизни каждого человека непременно есть школьные годы и школьные друзья. Поскольку мы собрались сегодня в этом старом ресторане, в его старом зале, чтобы оживить в памяти события почти полустолетней давности, я верю и надеюсь, что...
Он не мог заставить себя слушать. Ему вспомнилось, что именно так Матти начал свою речь и десять лет назад. Ничего удивительного. Ведь он — ректор, которому приходится держать речь каждую весну и который, по свидетельству некоторых учеников, произносит ее всегда одинаково: «Мы также заметили, что в старших классах ум мальчиков одерживает верх над усидчивостью девочек...»
Он разглядывал стол: начальник губернской канцелярии, аптекарь, полковник, советник по усадебному праву, директор банка, камергер, лесничий, доктор, советник по хозяйству и пастор.
Всё люди преуспевающие: с геморроями, знаками отличия, склерозированными сосудами, акциями и ценными бумагами, с хорошо устроенными детьми и устраиваемыми внуками. Среди них и он. И оратор. Жизнь прекрасна. Словно вторая молодость. Так они говорят.
А ведь на самом деле мы никогда не жили, А если и жили, то давно забыли об этом.
Как это могло случиться? То, что мы превратились в груду старого мяса и в мыслях у нас нет ничего, кроме маленькой кучки денег, которую нам удалось сгрести, да изжоги в желудке. А ведь, кажется, только что мы с этим Виллэ...
Он посмотрел на лысину Виллэ.
Виллэ гарцует рядом с ним вниз по эспланаде, а он вдруг замечает, что подпруга у коня Виллэ расстегнулась. Как только Виллэ удерживается в седле? Скоро придется проезжать мимо Маннергейма,
— Эй, Виллэ!
Но Виллэ не слышит. Он немного пьян. Идет парад независимой финской армии, идет май 1918.
— Эй, Виллэ!
Какой-то немецкий офицер заметил подпругу, подбежал к лошади и подтянул ремни.
На тротуарах стоят люди, они кричат.
Аплодисменты.
Кто-то толкнул его в бок:
— Похлопай и ты. Мы, конечно, наизусть знаем все, что скажет Матти, но делаем вид, что слышим впервые
Матти закончил речь. Ему аплодируют.
— А теперь в ожидании обеда я предлагаю свободное общение! — крикнул Матти. К нему бросился лесничий:
— Я не могу есть такой обед! У меня больная печень.