— Ой-ой, Топи, скажи ты мне, что мне делать. И посоветуй Хейкки, чтобы он остался на работе, ведь он ее так любит... — Он так и слышит голос Кристины и представляет себе ее беспомощное лицо.
— Эхе-хе, Кристина. О чем ты говоришь? Да разве мы не уговаривали его? Твой старик хочет уйти и оставить нас в беде. Меня, правление и всю контору. Я ведь приехал сюда просить, чтобы старик остался и не уходил, вот как дело-то обстоит... Где же этот Хейкки кукует, что его не видно? — Ему кажется, он слышит, как Топи говорит.
— В баню пошел. Эса, сбегай, позови отца, — хлопочет Кристина.
Он встал, подтянул свои рыболовные штаны и пошел по тропинке.
Топи сидел в качалке и курил. Кристина разливала кофе. Эса пристроился на скамейке у двери.
— Пойдем ловить раков? — спрашивал Эса, когда он переступил порог.
— Посмотрим, — сказал Топи и заметил его.
— Здравствуй, вот он где, истопник-то.
— Здравствуй. Добро пожаловать.
— У тебя наживка есть?
— Нет, я не думал...
— Надо же за раками сходить. Где нам теперь наживку взять?
— В садке, наверно, есть рыбешки. Проедем вдоль берега на лодке, осветим фонарем дно и выловим раков сачком.
— Черта с два, раков ловить — не острожить.
— Так заодно и поострожим.
— У тебя нет кошки?
— Одна есть, если еще не ушла. Она обычно уходит на хутор, когда мы уезжаем в город. Наверно, уже ушла.
— Я бы взял ее как приманку для раков.
— Садись пить кофе, остынет. Потом пойдете в баню. Я за это время сготовлю ужин.
Выпив кофе, они отправились в баню.
Лежа ступни к ступням, они потели. По внутренностям разливалось тепло: в предбаннике Топи вытащил из сумки бутылку и плеснул из нее на дно ковша прозрачной влаги.
— Глотни-ка, — сказал Топи.
Он глотнул. Водка.
— Маннергейм всегда говорил, что доктор велел принимать перед баней, — пояснил Топи и опрокинул в рот все, что оставалось в ковше. Потом заткнул горлышко плохонькой пробкой и поставил бутылку в сумку.
— Ты рассказывал, — сказал он.
Вот и весь разговор в предбаннике. А теперь они лежат на полке. Прислушиваются к своим ощущениям.
— Кто слишком разгорячился, тому и глаз вон, — сказал наконец Топи.
— Как так?
— Такое всегда бывало и, наверно, всегда будет. Некоторые ничего не замечают и, захлебываясь, поют, как хорошо жить свободным и свободно мыслить; другие замечают все, даже слишком замечают, и заявляют, что не хотят больше пачкать руки. И тем, и другим — глаз вон, — сказал Топи.
— Не о том речь.
— О том... Плесни-ка на каменку и не ворчи, давай париться.
Они сели и поддали пару.
— Ты что, не понимаешь, в какое варево ты меня бросаешь, собираясь уйти из нашего заведения? На кого я тогда смогу положиться? Ни на кого. На твое место придет новый человек. Политика назначит туда такого, который ни черта не разберет. Человека, который будет только совещаться и болтать. Инженеры позаботятся о технической стороне дела. Этот старик не станет ни во что вмешиваться.
— У меня осталось слишком мало времени, я хочу прожить его так, как считаю нужным.
— Поддай пару и молчи. Прожить, как считаешь нужным. Дьявол тебя дери. Если бы я стал такое говорить в сорок первом, когда надо было углубиться в незнакомый лес с головным батальоном. Или в сорок четвертом, когда мы бежали по болотам к Сяйниё и Выборгу и надо было образумить спятивших прапорщиков и лейтенантов. «Я уже в таком возрасте, что хочу прожить жизнь так, как хочу». Какой в этом смысл? Подумай, что бы со мной стало, если бы я начал нести такую околесицу?
— Если бы все так говорили, было бы лучше.
— Это надо было начинать говорить до нашего рождения. И даже тогда уже было поздно.
— Поддадим пару?
— Давай. Посмотрим, что каменка скажет.
Они парились. Он поддавал пар.
Потом они опять посидели и подождали, когда пар разойдется по всей бане.
— Ты в самом деле уходишь?
— Я не ухожу. Я только настаиваю на своем решении.
— Это то же, что уйти. Тебя уволят.
— Пусть увольняют.
— Нет, ты сумасшедший.
— Сумасшедшим меня даже доктор не признал, хотя Няятялампи в моих интересах надеялся на это.