— Но, учитывая вашу ответственную должность, доктор Окса, это невозможно. Это могло бы сойти в какой-нибудь частной лавочке, а не в большом учреждении, — говорит председатель.
Он слышит такие речи уже целую неделю.
— Ничего не выйдет. Я не подпишу.
— В таком случае вы ставите нас в затруднительное положение. Мы в любом случае должны объявить о замене. Может быть, форма «освобожден от должности в связи с болезнью» для вас приемлемее?
— Если о моем изгнании будет объявлено в такой форме, я предупреждаю, что подниму дело против правления. Я не болен. Этого не посмел сказать даже врач вашего учреждения.
— Но, дорогой доктор Окса, как же нам тогда быть?
— Вы поступили так, как сочли лучшим. Я ничего не мог поделать, хотя и пытался. Этих бумаг я не подпишу. По-моему, все ясно.
Он встал.
Няятялампи и председатель тоже встали.
— Будьте же корректны до конца, доктор Окса.
— Этого я не обещаю. И не жду ответной корректности ни от вас, ни от руководимых вами членов правления.
— Ну что же, как хотите. Несмотря ни на что, я уверен, что вы будете джентльменом.
Председатель подошел к нему и протянул руку.
— До свидания, доктор Окса.
— До свидания.
— Позвольте мне от имени правления и от своего имени выразить надежду, что когда-нибудь в будущем мы сможем опереться на ваши знания в трудных технических вопросах. И еще раз: я огорчен, искренне огорчен тем, что вся история так окончилась. Итак, до свидания.
Расставание почти нежное, подумал он.
— Так я и знал, — сказал Няятялампи, когда они очутились в коридоре.
— Зачем им трубить об этом на весь мир?
— В том-то и дело, что они вынуждены. Должность слишком заметная. К тому же твой преемник — такой известный человек, что общество должно знать, в каких водах он плавает. Вот в чем дело.
— Не знаю. Меня это все уже не огорчает. Даже радует, что можно уйти из такой заварухи.
— Погоди хвалиться. Ты еще не сидел без работы, не знаешь, каково оно... Я слыхал, что твое дело вторично рассматривалось после того заседания. Готовы были тебя оставить, да не смогли. Так себя запутали, столько наговорили глупостей и все пути себе отрезали, что пришлось увольнять. А наш советник был недоволен.
Он это почувствовал. Он уже не сердился на председателя и выступавших против него членов правления. Во всей этой истории речь шла не о нем. Речь шла о чем-то другом. Не от него и его неприятных требований хотели избавиться. От чего-то другого. Но что это такое, трудно сказать. Может быть, их собственная былая совесть, слишком потрепанная в обращении, но не к месту еще иной раз поскрипывающая? Впрочем, это лишь одна сторона дела, и такое объяснение так же односторонне, как все остальные.
Он слишком долго сидел в седле. Теперь их очередь. А его удел — брести пешком. Вот и все.
Да и символика эта ни к чему. При чем тут символика? Речь идет о нем. Да. Пора уходить.
— Что ты теперь собираешься делать?
Это Няятялампи.
— Я? Поеду на дачу и истоплю баню. Вот пока и все.
— Не забудь об охоте на лося, если кто другой станет напрашиваться.
— Не забуду.
— Да... Это, собственно, и говорить излишне, но я все-таки скажу: если с тобой что-нибудь случится, не забудь, что я здесь.
— А что может случиться?
— Ничего. Но все-таки помни, что я здесь, если что-нибудь понадобится. Наперед ведь никогда не угадаешь.
— Ну, будь здоров.
— До свидания, Хейкки.
Он встал и пошел к двери. Там он обернулся.
— Спасибо. Я сначала думал... весной... что и ты тоже... ну, что ты тоже такой же, как те там, наверху: примитивный тип, балаболка, которая всей шкурой прилепилась к официальным интересам, но этой осенью я изменил свое мнение. Будь здоров.
— До свидания, Хейкки.
6
«Mora, Sveden...»[16], и над этим было что-то еще, но уже так стерлось, что не разобрать. Надпись немного заржавела. Она была сделана слишком близко к ручке. Лезвие зазубрилось. Кончик сломан.
Финка, и та старая.
Он сунул ее в ножны, вытащил трубку и раскурил. Здесь хорошо. Хорошо сидеть вот так в сумерки на банном крылечке, слушать плеск озера и вглядываться в сосняк на том берегу. И больше ничего.
Даже рассвирепеть нельзя. Когда ты занят чем-то важным и натыкаешься на какое-то препятствие, можно разозлиться и сказать: черт тебя побери. Становится как-то легче. А теперь что? Послезавтра понедельник. Приедут лесорубы с топорами и пилами. Кажется, с циркульными. И конец. Это, говорят, выгодное дело. Так Пентти сказал. Мол, теперь все равно — работай или сиди на пенсии, раз можно так выгодно распорядиться недвижимостью. Сосны теперь отданы на милость Пентти. У них остались еще этот вечер, ночь, утро, день, вечер, ночь, и потом наступит то утро. Явятся топоры и опустятся на сосняк, как вороны на жнивье.