— Шутки шутить после будешь, недосуг мне с тобой препираться, я вчера так крепко выпил, что сегодня меня лучше не злить.
— Понял, понял, сейчас все сделаю, торопыга. Масло гвоздичное или жир гусиный?
Когда у тебя в кошельке куча золота, серебра да меди, то всяк с тобой вежлив и приветлив. Кому же хочется упускать свою выгоду. Вот только не многим удается всегда быть с полным кошельком. Жизнь как азартная игра: то удачный расклад греет, то могильные камни холодом веют. Не знаю как у других, но мои годы так и проходили в скитаниях да лишениях. Редко когда удавалось отщипнуть себе толику от чужого богатства. Да и за то бывал и бит, и гоним. Угодно было духам так, что не пристало к моим рукам ни какое ремесло. Отца я с малых лет не знал, а матушка все больше пряжей да ткачеством нам на хлеб зарабатывала. Честная была женщина, добрая и трудолюбивая. Но она днями за работой, за хозяйством, а я по лесам княжеских оленей бить да по трактирам промышлять. Но, правду сказать, охотник из меня никудышный, научить некому было, да и во дворах таскал по мелочи. Сам как мог дичь гонял, иногда даже удачно выходило, но все не впрок. Как матушки не стало, подался я прочь из княжества по крепостям да гарнизонам, счастья свое искать. Случилось так, прибился однажды к каравану, да почитай три десятка камней с ними и проходил. Погонщик там был, большой мастер в игре, вот он-то меня и пристрастил к азарту. Потом я сам стал в постоялых дворах себе глаз наметывать, руку набивать. А с такой жизнью и до воровской гильдии один шаг.
Вот и получилось, что в жизни своей я кроме как играть и воровать ни чему и не научился. Справедливости ради скажу, что и в том, и в другом деле я преуспел. И играл на зависть многим, и воровал так, что у трезвого солдата из-под кушака золотую монету вытащить мог. Но ловкость рук — это еще не все. Главным моим козырем в таком нелегком промысле был особый дар. Некоторые называли его «кошачий глаз». Мне самому казалось, что ничего особенного я не умел, но караванщики вовремя заметили, что я в ночной мгле вижу ничуть не хуже, чем днем. Да и ви́деньем это назвать было нельзя, как и у всех, перед глазами тьма, да вот только не такая густая и кромешная. Ну кем мне с таким даром было стать еще? Воровское дело само собой прилипло.
Отведав в той самой харчевне с верандой под виноградными зарослями, что вчера обошел стороной, цыплят да молодой баранины, я в условленное время подошел к игорному дому Малиха, допивая из кувшина филадейское розовое вино. На мой взгляд, слишком ароматное, но сладкое и приятное на вкус, не та ядреная кислятина, что готовил Каис в своей винокурне за городом.
Присев в тени большой храмовой колонны прямо напротив городских ворот, я стал оглядываться по сторонам, привычно отмечая для себя знакомые и новые лица. Людей было немного, в это время богатые люди еще спят, а простой люд да слуги столичных жителей толпятся на центральном рынке, который готовился к приходу покупателей всю прошедшую ночь. Накануне праздников все горожане спешат запастись впрок. Никто не хочет остаться без угощения в самый разгар веселых торжеств, шествий и храмовых восхвалений.
Игорный дом Малиха был не для богачей, что уж тут говорить, даже из соседнего постоялого двора не всякий решится заглянуть в это злачное место. Популярностью он пользовался только у жителей городских окраин, трущоб, и честному гражданину стать в нем завсегдатаем не дадут. В домах богатых вельмож да сановников во время игры всегда присутствовал куратор. Человек, который бдительно следил за всеми раскладами и контролировал «кладовую», ту самую заветную стопку, что содержала в себе все оставшиеся кости, не попавшие в руки к игрокам. У Малиха было только двое кураторов, которые хоть и были весьма авторитетны, никак не могли усмотреть за всем, что творилось за двадцатью игровыми столиками, поэтому садились только рядом с достойными гостями.
Развалившись на теплых плитах, я даже немного задремал, рассеянно оглядывая окрестности и примыкающие к северной площади улицы. На мгновение мне показалось, что за темным провалом бойницы в городской стене промелькнул чей-то напряженный силуэт, но стоило мне устремить туда свой взгляд, как всякое движение гут же прекратилось. Наверное, птица пролетела или какой-то стражник бежал по внутреннему коридору спеша по поручению командира. Но неприятное чувство взгляда, устремленного на меня, возникло как-то само собой, словно за мной следили.
Ощущение того, что на меня смотрят, никак не хотело покидать. Я уже подумал было, что во всем виновато проклятое розовое вино, но стоило только спуститься в прохладный и уютный подвал игорного дома, как странное и тревожное чувство исчезло, словно его и не было вовсе.