— И верно, хозяин, воля духов. Я бы приценился, посмотрел, чем богаты.
— Угощайтесь, друг мой, а я пока товар представлю.
Хозяин привстал, хлопнул в ладоши, и опять откинулся на подушку, поднося серебряную трубку ближе к светильнику, неторопливо раскурил.
Задний полог отбросили в сторону, и двое помощников втащили в шатер крытый паланкин, поставили рядом с хозяином, чуть отступили. Кочевник сам потянулся и сдернул покров с деревянной клетки, отбрасывая его одному из нукеров.
— Полхийский кузнец, — указал кочевник на одетого в лохмотья бородатого здоровяка. — Силен как бык, зубы как капкан, мясо ест с костями. Нам в кочевье кузнец обуза, а этот еще и оружейник, ювелир, неплохой мастер. Попал в рабство за долги. Выкупил я его у одного полхийского старосты, который также не знал, что делать с таким работником. Много за него просить не стану, таких мастеров, видать, полная Филадея.
— Золотых дел мастера и в столице не жируют, а этот по всему еще и сельчанин. Опять в долги загонит.
— Верные слова, друг. Приберегу этого для Асур-Валада, там его быстро к делу приучат. Его крепость, как есть прорва. Сразу после праздников весенней воды туда и отправлюсь.
Нукеры вынесли клетку с кузнецом и установили следующую, так же накрытую пологом.
— Наложница, — представил кочевник следующего раба. — По всем повадкам булгальская кость. Не каждому такая по зубам. Свирепая как львица. Так и держу в цепях, три раза сбежать порывалась.
То, что сидело в клетке, как-то сложно было назвать человеком. Почти обнаженная, молодая женщина, в изодранной кожаной одежде. Тело было израненным, в синяках, но крепким. Все покрытое жирной грязью, сажей. Некогда пшеничного цвета длинные волосы свалялись, посерели от копоти и чада факелов. Небесно-голубые глаза, словно острые бритвы, скользили по нам ненавидящим взглядом.
— Сама виновата, никого к себе не подпускает, вот и выглядит как псина бродячая. Продавал бы дорого, хороша она, да к тому же девственница, но самому надоела, аж сил нет, а охотников до ее чести не сыщешь. Моего младшего брата чуть цепью не задушила, еле отбили, плетей сто всыпали бестии. Отдам за сто грифов, да шелковый наряд в придачу.
— Если не ошибаюсь, булгальцы — отменные воины.
— Эта как раз из пленных. Говорят, взяли с военного корабля, что-то разнюхивали в наших землях небесные скитальцы. Давно они на северную степь клыки навострили, да вот только куда им с кочевьем тягаться.
— Зубы у нее все целы? Не повыбили? — продолжил я разговор, давая всем своим видом понять, что заинтересовался товаром.
— Мои нукеры свое дело знают, кнуты все льняные, ни свинца, ни кожи. А зубы ровные, чистые, как жемчужины. Ох, хороша, да диковата. Я уж ей и золото предлагал, и вольную грамоту, подарки дорогие, все нос воротит. Бери, друг, не пожалеешь, ты молодой — совладаешь. Платье я бы на нее и прежде надел, так ведь изорвет, истопчет неблагодарная, жалко.
Вместо ответа я пододвинул к себе деревянную чашу, в которую по обычаю нужно было класть золото. Проявляя уважение к традициям, я к условленным ста золотым монетам положил еще пять лишних, которые купец должен будет потом отдать в храмы духов. Никто, разумеется, этого не делал, но соблюдение традиции придавало мне вид почтенного человека, что вежливый кочевник тут же оценил.
Покопавшись в пергаментах, хозяин нашел грамоту на мою рабыню и вручил ее в руки, не потрудившись при этом слегка поклониться.
Прежде чем унесли клетку с моей собственностью, я успел еще раз взглянуть в глаза девушки. Все тот же ненавидящий взгляд, но складывалось впечатление, что дай я ей волю, прежде чем меня задушить, она не побрезгует поцеловать за то, что избавил ее от приставаний толстого и старого кочевника, насквозь пропахшего курдючным жиром и потом.
— Харидский выкормыш, — прохрипел кочевник, откашлявшись. — Грязное отребье, совсем сопливый еще, но под стать твоей рыжеволосой львице. Без цепей не держу, буйный попался.
Хозяин полог паланкина только приподнял, поднеся ближе масляную лампу. В клетке ворочался мальчишка-подросток лет пятнадцати, закрывая глаза даже от тусклого света лампы.
— Он жив вообще? Что-то не похоже, что он опасен. Да и что, право, с ним делать?
— Да вместо сторожевого пса сойдет. Я его сонным отваром пою, цепи, конечно, хорошо, но эти харидские бестии, как росомахи, может и руку себе отгрызть, лишь бы вырваться. Выволок его на соляном стойбище, из гнойной ямы, к своим же сородичам в лапы попался за какую-то провинность.