Дорогой читатель! Вы не одиноки в своем стремлении получить ответ, поскольку подобная ситуация, которую Вы описали, занимает сейчас многие умы в обществе. В то время как утрата невесты, бесспорно, грустное событие, мы должны помнить, что помолвленные пары еще не муж и жена и фактически не являются родственниками. И, разумеется, джентльмены обычно должны соблюдать более короткий период траура, нежели леди. Таким образом, хотя и важно, чтобы подобный период траура соблюдался, вполне достаточно двух месяцев.
Ежемесячник «Стиль леди», декабрь 1899Генри Скунмейкер стоял на перекрестке двух узких улочек в старой части города размышляя, как скоро ему прилично будет улизнуть с парада его отца. Карета, из окна которой ему подмигнула Пенелопа Хэйз, исчезла, направившись в сторону Ист-Ривер, хотя ее конечная цель почти наверняка — Пятая авеню, где живет Пенелопа. Семья Генри тоже жила в одном из особняков на этой улице — правда, Скунмейкеры поселились там и заняли положение в нью-йоркском обществе на много лет раньше Хэйзов. Однако теперь никого уже не волновало, откуда и когда прибыли Хэйзы.
Пенелопе сегодня даже удалось рано удалиться с парада, сохраняя мину святой покровительницы бедняков. Она умна — Генри пришлось восхититься и отдать ей должное.
— Какой чудесной молодой леди становится мисс Хэйз, — заметил отец Генри, Уильям Сэкхаус Скунмейкер, переходя через перекресток. Генри смотрел со спины на отца, целеустремленно шагавшего по мощеной улице. — Как хорошо с ее стороны было принять участие в нашей маленькой благотворительной акции и пробыть здесь так долго.
— И ты же знаешь, как она, должно быть, устала, — вставила его жена Изабелла.
Ей было двадцать пять лет — всего на пять лет больше, чем Генри, и она разговаривала тонким девчоночьим голоском. На ней была шуба из оцелота и шляпа, обильно украшенная шелковыми розами и воробьями. Хотя Изабелла шла под руку с мужем, ей все же удавалось подпрыгивать на ходу.
— Как и все леди.
— Молодая мисс Хэйз изменилась навсегда, как и все мы, — продолжал мистер Скунмейкер, обращаясь к репортеру «Нью-Йорк уорлд», который завладел его второй рукой и все утро послушно записывал под диктовку мысли мистера Скунмейкера. — Нас изменила утрата мисс Холланд. Вы видите, как преобразился мой сын.
Оба мужчины обернулись, чтобы взглянуть на Генри, который следовал сзади, отстав от них на несколько шагов. На нем был цилиндр и черное пальто до колен, хорошо сидевшее на его стройной фигуре. Хотя смерть Элизабет Холланд сильно повлияла на его отношение к жизни, прежде беззаботное, он не до такой степени преобразился, чтобы перестать заботиться о моде.
— Вот видите, — услышал он слова отца, который уже отвел взгляд от сына, — он безутешен. Отношение нынешнего мэра к смерти Элизабет — это, конечно же, одна из причин, по которой я намереваюсь бросить ему вызов.
Старший Скунмейкер продолжил свою речь, которую Генри много раз слышал прежде. Его отец недавно решил, несмотря на свое огромное богатство и власть, которую оно давало, поиграть еще и в политику. Его желание стать мэром Нью-Йорка было одной из главных причин, по которой Генри вынужден был согласиться на помолвку с Элизабет Холланд, и также одной из причин, приведших девушку к столь трагическому концу.
Дело в том, что Генри видел свою невесту в последний день ее жизни, и ее образ — одинокой и испуганной, когда она стояла посреди тротуара в Манхэттене, — врезался ему в память. Она стояла так несколько минут, вглядываясь в него. Их помолвка состоялась за несколько недель до этого, и через каких-нибудь несколько дней они должны были пожениться под давлением своих семей. Поведение Генри в тот период не давало ему повода гордиться теперь — хотя это и был один из немногих случаев, когда он был предельно честен с девушкой. Не с той девушкой, с которой был помолвлен. Не давало ему повода гордиться и его поведение в годы, предшествовавшие помолвке, благодаря которому он заработал заслуженную репутацию хлыща.
И все же он не мог заставить себя до конца осудить свое поведение в ночь накануне того дня, когда он увидел Элизабет на углу улицы, — ночь перед тем, как она утонула. Ведь именно в эту ночь он пригласил ее младшую сестру, Ди, в оранжерею Скунмейкеров. Это была нехарактерная для него целомудренная ночь. Они шептались и обменивались невинными поцелуями. На следующее утро Элизабет увидела Генри и Диану вместе, и по ее взгляду он увидел, что его невеста поняла, что произошло. Должно быть, это и довело ее до смерти — в реку просто так не падают, чтобы не вернуться. Генри не мог отрицать этот ужасающий факт.
Однако Генри винил не одного себя. Он также винил своего отца, и именно по этой причине ему было так тошно слышать рассуждения У. С. Скунмейкера о Элизабет, словно она имела отношение к его политическим амбициям.
Генри повернул назад и начал пробираться сквозь марширующий оркестр, следовавший за парадом. Крутом возвышались многоквартирные дома — некоторые из них принадлежали компании его отца, — с безликими фасадами и украшениями в псевдоитальянском стиле. Эти завитушки из штукатурки, которые вечно осыпались, ужасно действовали Генри на нервы.
Он зацепился локтем за тромбон, из-за чего музыканты столкнулись, и инструменты издали фальшивые ноты. Однако музыканты знали, кто им платит, поэтому никто не посетовал вслух. На них была униформа цветов Скунмейкера — небесно-голубая с золотом. Генри продолжил пробираться сквозь оркестр, оглушенный пронзительными звуками рожков, затем через толпу леди в массивных шляпах и белых перчатках, следовавших за оркестром.
Услышав, как леди произносят его имя, он понял, что они обернулись, чтобы посмотреть на молодого человека, который идет против движения — несмотря на то, что парад устроил его отец. Разумеется, позже он еще услышит об этом своем поступке. Его отец обожал грозить, что лишит Генри наследства, если он не будет себя вести как следует сыну будущего мэра. Правда, эти угрозы стали звучать реже с тех пор, как отец осознал, что может базировать свою избирательную кампанию на неподобающем отношении нынешнего мэра к смерти дебютантки и на горе своего сына.
— Скунмейкер!
Генри обвел взглядом лица людей, столпившихся на тротуаре, и лица участников парада и, наконец, встретился глазами со своим старым другом, Тедди Каттингом. Рядом с Тедди была его младшая сестра Элис, светловолосая, как ее брат, с такими же серыми глазами. Сейчас она смущенно потупилась. Как-то раз Генри поцеловал ее в саду, окружавшем коттедж Каттингов в Ньюпорте, и с тех пор она не могла смотреть прямо ему в лицо. Кажется, она была самой младшей из сестер Тедди — впрочем, Генри не был в этом уверен, поскольку Тедди был единственным сыном в семье, где много дочерей. Словом, на взгляд Генри, Тедди был человеком, у которого слишком много сестер.
— Мисс Каттинг, — сказал Генри, взяв ее затянутую в перчатку руку, чтобы коснуться поцелуем, — Всегда так приятно вас видеть.
Тедди предостерег его взглядом.
— Похоже, с тебя хватит.
Генри одарил своей обаятельной улыбкой брата с сестрой и ответил:
— Я сыт по горло.
— Тогда пойдем. — Тедди положил руку иа плечо Генри, Он больше всех проявлял сочувствие к Генри после несчастья, случившегося в октябре. — Я знаю тут одну закусочную.
Они распрощались с Элис, которая присоединилась к группе молодых женщин, и, опустив голову, двинулись вместе с толпой простых людей. Правда, их выдавал блеск черного цилиндра Генри и великолепный покрой его пальто, а также коричневая куртка Тедди из вигони и марка «Юнион Сквер» на его коричневом котелке — сразу было видно, что это представители городской элиты, но оба молодых человека старались не встречаться со взглядами людей в толпе, а, когда добрались до переулка, остановили первый же экипаж.
Закусочная, предложенная Тедди, оказалась чистой и уютной. Пол был вымощен белыми восьмиугольными плитками, на стенах — зеркала. Друзья уселись за маленький круглый столик из темного дерева и заказали немецкое пиво, которое им принесли в стаканах с кусочками лимона. Генри расслабился после стольких часов, проведенных на публике. Он был благодарен другу за то, что тот подождал и заговорил лишь после того, как они отпили из своих стаканов.