Итак, эти три главных действующих лица по своему рождению хорошо подходили друг к другу.
Постепенно стали выявляться и их притязания.
Здесь, разумеется, не так важно, что школьные успехи этих троих в течение полугода стали весьма значительны. Вскоре они уже оказались лучшими в классе. Но то был лишь кожный покров на обновленном теле.
Важнее то, что Хериберт, Фриц и Зденко стали в известной мере ближе и приятнее своим родителям. Бунтарство молодых людей, от которого страдают все те, кто считает недопустимым обогащать человечество бунтарями, приутихло и наконец как будто и вовсе исчезло. Только Зденко тяжело, почти что болезненно пережил разлуку с прежним своим душевным состоянием. Однажды ночью - чего с ним никогда не бывало - он проснулся и прямо перед собою увидел долгое полугодие, словно гладкую стену, побеленную до самого угла; за этим углом он и пребывал когда-то - там было его место. Но сейчас он не в силах был выйти оттуда и словно бы притаился в нише. В этот миг страх охватил его, и он быстро сел на кровати.
Никогда эти юноши не говорили о бр.Клейтонах, никогда даже не упоминали о них, те так и оставались молчаливым явлением на их ежедневном пути и одновременно тщательно оберегаемой тайной каждого из троих, более того, удочкой - хотя никто и не упоминал о ней, - на которой раскачивалось и болталось их существование. "Англичане" были строжайшим табу.
Хвостик не жаждал перемен. Он не менял даже того, что, по мнению его ровесника и друга Андреаса Милонича, неотложно требовало перемен, в особенности с тех пор, как Йозеф Хвостик был на пути к тому, чтобы сделаться в фирме "Клейтон и Пауэрс" чем-то вроде начальника канцелярии. Ибо в этом пункте Хвостик все же решился на перемену и после долгих настояний и уговоров Милонича ушел со своего прежнего места.
Место было, конечно, неплохое, но не перспективное. В фирме Дебресси "Производство церковной утвари" Хвостик не мог сделаться чем-то большим, чем он был в свои неполные тридцать лет, то есть, по существу, коммерческим директором. Техническая сторона дела его не касалась. Хотя эта фирма была здесь одной из самых старых и самых крупных по производству церковной утвари и сувениров - более 365 эстампов с изображениями святых, среди них многие пользовавшиеся весьма небольшим спросом, как, например, святой Трифон (10 ноября) или православный святой Смарагд (8 августа) и некоторые другие, - тем не менее помещалась она в тесной лавчонке и имела довольно провинциальный характер (чему соответствовала обстановка, равно как и образ действий служащих), в особенности по сравнению с фирмой "Клейтон и Пауэрс".
Тем не менее Хвостик был весьма уместен в фирме Дебресси. Было в нем что-то если не от священника, то от пономаря или ризничего, пусть еле уловимое, в противоположность большинству служащих фирмы - у них это выражалось даже в мелких деталях одежды, в широких галстуках из черного атласа, в простых темных сюртуках или в шляпах, до ужаса похожих на чепец служащей старой девы. Помещения фирмы, расположенные в первом этаже, и днем-то не были очень светлыми. К тому же в них всегда пахло едой: ее приносили с собою служащие и разогревали на спиртовке. В конце концов в помещение был проведен газ.
Итак, Хвостик никакими особенностями в одежде не отличался. Всегда один и тот же малиновый галстук-самовяз, захватанный и тусклый. То же самое можно было сказать о полях его жесткой черной шляпы. Резинки на его башмаках давно растянулись и вокруг голеностопного сустава торчали, как горшки. В такой одежде вид у Хвостика был жалкий. Англичанам - Роберту Клейтону и нескольким инженерам, которые занимались техническим переоборудованием, - это было совершенно безразлично. Все равно они его ценили. Он так быстро выучил английский, что это производило даже странноватое впечатление (словно поначалу только прикидывался, что ничего не понимает!), а так как благодаря матери он знал чешский, то быстро усвоил и сербскохорватский. Его способность к языкам была поистине удивительна. Хвостик не закончил никакого учебного заведения, кроме коммерческой школы, правда хорошей и солидной. А теперь у "Клейтона и Пауэрса", постоянно пребывая в рабочем рвении, всегда второпях, Хвостик так и не выбирал времени подумать о своей поношенной и убогой одежде.
Милонич надеялся, что и в этом отношении он сумеет заставить своего друга призадуматься. Однако, как сказано, тот считал другие перемены более важными и неотложными.
Даже улица, на которой жил Хвостик, вызывала недовольство Мило (так называл его Хвостик, которого последний в свою очередь величал Пепи). Как только наступала темнота, в слабо освещенном Адамовом переулке (кто знает, было это название зловещим или нет?!) на тротуаре появлялись отдельные пятна, фигуры совсем неподвижные или чуть-чуть двигавшиеся взад и вперед вдоль ворот своего дома, а не то стоявшие под ними или возле них в тусклом свете газового фонаря. Прохожими этих женщин, конечно, нельзя было назвать, да им и не нужно было такое название. Однако кое с кем из прохожих они заговаривали. Каждая из них имела свою комнату в одном из этих домов, где иной раз кое-что происходило (в таких случаях консьержка получала от уходящего гостя "на чай", так же, впрочем, как и от входящего, иными словами, двойную порцию чаевых, что было, конечно, много больше, чем давал один "солидный посетитель"). Дело, однако, в том - и лишь это обстоятельство и может пробудить в нас интерес, - что эти дома служили не только вышеупомянутым целям (да в переулке никогда и не бывало больше четырех-пяти топчущихся почти на одном месте женщин), в них также обитали со своими семьями пенсионеры, рабочие, служащие и киоскеры, как и во всех прочих домах этого скромного района. Эти жильцы от себя сдавали комнаты женщинам не для жительства, а для добывания средств к жизни. Люди в больших городах в то время были очень бедны. Если такая комната не имела изолированного входа - кстати, обычно это бывала лучшая комната в квартире, - то его устраивали, часто очень сложным способом. Так возникали целые коридоры, вернее, узкие проходы между старыми коврами, покрывалами или простынями, висевшими на специально натянутых веревках, эти коридоры нередко шли через комнату, деля ее на две половины, они вели до самых дверей "приемной" жилички. Гости, идя за ней, в большинстве случаев с очень серьезными лицами, сквозь эти завесы, видели слабый свет керосиновых ламп "правомочных" жильцов и обоняли их теплый запах, я имею в виду не только лампы, но и людей за занавесками. Тут не надо чего-то доискиваться или что-то устанавливать, достаточно знать и помнить, что при лампах, светивших за импровизированными занавесями, школьники делали уроки.