— Хм… А как же водопровод, электричество и все остальное?
— Все на месте. В каждом доме есть два бака с водой — с чистой и с использованной. Здесь в земле проложены трубы, к ним можно подключаться, чтобы слить или набрать воду… Главное, не перепутать краны. Свет собирают солнечный — прямо или с деревьев, топят шерстью — я тебе показывал — или дровами. Готовят на огненном камне — он вступает в реакцию с некоторыми металлами, выделяет тепло. Свечи еще, но это больше для уюта. Романтика на поле битвы…
— Да уж, романтика… Объясни про нодийцев, — попросила Тайса. — А то у нее сложится впечатление, что мы себя считаем лучше, чем они.
— Мы не считаем. — Лин поправил на руке тяжелый браслет. — Мы не лучше и не хуже. Мы просто другие. Наши предки пришли на это место, никем не занятое, река разрешила им остаться… Они и остались. Мы — их дети и живем теперь, как умеем. И признаем право других жить так же. Нодийцы — тоже не дикари, не глупые бандиты. Это наследники тех, кто жил при князе Эльме, очень развитый народ. Медицина у них — главное искусство, после войны. Конечно, с тех пор как они с Арной поссорились, она больше не дает им свою силу, но они и без нее далеко шагнули. Они владеют ремеслами, в особенности хорошо горным и ювелирным делом. То есть в целом это умные люди… Хотя многие из них лишь наполовину люди, но не важно. Я бы ничего против них не имел, если бы они оставили нас в покое.
— Разве вы не пробовали с ними договориться?
— Пробовали. Но из наших дипломатов ни один не вернулся. Ничья их не устраивает — они хотят вернуть эту землю себе и найти сокровище. Они им одержимы. И, пока не найдут его и не выгонят нас отсюда, не успокоятся.
— Выходит, они думают, что тот камень-сердце все еще где-то здесь?
— Они не думают, — вздохнула Тайса. — Они знают. И мы знаем. Арна так сказала.
Они дошли до площади — большой, идеально круглой. По окружности выстроились магазины со всякой всячиной. Здесь продавали хлеб, сладости, книги, хозяйственные мелочи и даже елочные игрушки. За витриной, увешанной сияющими шарами и разноцветными гирляндами, Аста заметила нескольких покупателей. В воздухе витал аромат свежей выпечки и деревянной стружки. Брусчатка, отглаженная миллионами ног, блестела на солнце, и в ясном майском небе плыли, будто заблудившись среди бескрайней синевы, два маленьких облачка.
Тайса ушла за мороженым. Лин и Аста присели на скамейку под деревом, которая тоже парила в воздухе, — гладкая доска без ножек и креплений. Ирис улеглась рядом на земле.
— Думаю, ты здесь приживешься, — сказал вдруг Лин. — Тебе идет местная одежда. И вы с Тайсой так хорошо смотритесь. Подружитесь, может.
— Надеюсь. — Аста запрокинула голову, посмотрела в небо сквозь листву. — Она чудесная. Наверно, у нее много друзей…
— Друзей много не бывает. — Лин наклонился, почесал Ирис за ухом и добавил задумчиво: — Ей нужны друзья. Она намного сильнее, чем кажется, и слабее тоже. Как-то у женщин это одновременно — и то и другое, меня это всегда удивляло…
Вернулась Тайса, раздала всем мороженое. Ирис тоже получила свою порцию с двумя сливочными шариками и ела, зажав вафельный рожок между передними лапами и слизывая мороженое длинным языком.
— Ой, а сколько оно стоит? — спохватилась Аста. — Какие у вас тут деньги вообще?
— Сегодня я угощаю. — Тайса вынула из маленького кошелька на поясе две монетки, протянула на ладони. — А деньги — серебро и медь, простая чеканка по весу. Так во многих местах, скрытых на картах, — удобно, не надо менять, когда путешествуешь. Бывает еще золото, но это на очень дорогие приобретения, вроде дома или лошадей. Хотя некоторые торгуют и в валюте ближайшего города — то есть в нашем случае в евро. В основном те, кто время от времени там бывает.
— Понятно. А мороженое тоже какое-нибудь… м-м-м, волшебное, как все тут?
Тайса даже рассмеялась:
— Не бойся, оно не улетит! Оно самое обычное, сливочное и фруктовое. Но вкусное — я его иногда для нашего кафе заказываю. Попробуй.
Асте досталось малиновое с абрикосовым — розовый и бледно-оранжевый шарики в крапинках свежих фруктов. Давно забытый вкус детства, такого солнечного и волшебного.
Старый сад у бабушки, тенистый малинник за домом — темные, почти синие резные листья на фоне выбеленной стены, сладкие ягоды, оставляющие на пальцах капли сока. Томас набирал в ладонь самых крупных, сколько мог удержать, а потом подносил сестре ко рту и говорил: «Подъезжает грузовик, открывайте ворота!», и Аста, зажмурившись, проглатывала ароматную малиновую горку — сок растекался по губам, капал на платье — ох и нагорит опять от мамы, но разве это важно… Она утыкалась лицом в теплую братову ладонь, чувствовала его запах — такой чужой уже запах взрослой жизни, большого серьезного мира, в котором она пока не была… И еще чего-то совсем детского, простого. Такпахнут разогретые солнцем волосы, мамины, оладьи, папины формочки — они используются для литья разноцветных свечей на Рождество… А у крыльца падали на покатую, крытую серым волнистым шифером крышу крупные бархатные абрикосы. Падали, ударяясь о мох, которым крыша поросла за многие годы, скатывались вниз, в траву. Аста с братом собирали их в ведра, а потом вместе с бабушкой садились выбирать косточки, складывать в большую кастрюлю сочные половинки. На сушку, на повидло… И зимой потом пили чай с этим повидлом, вспоминали теплые дни — и вдруг все летние запахи оживали в одной ложке. И где-то там, на границе этих запахов — дома и внешнего, чужого мира, на границе детства и юности, — Томас ушел, а она осталась… И никогда с тех пор малина не была такой вкусной.