Тётя Марина, к примеру, водила по территории музея разные экскурсии и вела мастер-класс: как всамделишный гончар, на всамделишном гончарном круге делала посуду из глины, а ещё учила детей и взрослых лепить свистульки. И правда, все полочки в огромной комнате, куда попал Ярослав, были заставлены всякой глиняной ерундой. Были тут и кувшинчики, и какие-то миски, и свистульки в виде птичек и коней, и подковки, и колокольчики, и бог знает что ещё. Всё это лежало и стояло в каждом уголке, готовое и не очень, расписанное и нет, стопками и поврозь. И за рабочим столом, где застал всю честную́ компанию Ярослав, дети сидели не просто так, а расписывали смешные глиняные фигурки, которые сначала сами и слепили, поэтому было не очень понятно, у кого кто.
В этой недораскрашенной глиняной толпе отыскался и Олькин заяц. Если бы Ярослава не предупредили, что это именно заяц, то он бы, наверное, подумал, что это крыса или просто белый огурец с глазами. Но его предупредили, и при некотором усилии он определил два длинных уха и хвостик. Олька была счастлива.
– Мне уже вот сколько лет!
Она гордо выставила перед носом Ярослава растопыренные пять пальцев, а потом, под строгим взглядом старшей Оксанки, спрятала большой внутрь ладошки. Смешная!
Услышав похвалу своему зайцу, Олька тут же прониклась к Ярославу самыми нежными сестринскими чувствами: повисла у него на руке, преданно заглядывала в глаза, как маленькие девчонки умеют. Ярослав краснел и потел. Он совсем не привык общаться с такими малявками и боялся шевельнуться: Олька была худенькая и хрупкая, точно эльф.
Зато Оксанка, которой ещё и одиннадцати не исполнилось, смотрела на Ярослава буквально сверху вниз и тараторила, как диджей на радио: про то, что папа, когда забирал Ярослава, его не просто забирал, а летал на птичью конференцию в Казахстан и возвращался через Москву, потому что напрямую самолёты отсюда на конференцию не летают; что завтра рано-рано утром ему ехать по работе на биостанцию, и поэтому все должны сегодня лечь пораньше и не шуметь; что маленький Олежек утром съел козявку из носа – мерзость гадостная; что Олька жуткая надоеда и теперь не отлипнет; что их всей семьёй на прошлые выходные нарядили в народную одежду и фотографировали для настоящего журнала; что папа из Москвы привёз много шоколада, но теперь всё равно будут выдавать по одной дольке, потому что Олеська от сладкого чешется…
Средняя, Олеся, всё это время тихо сидела на нижнем ярусе одной из кроватей и насупленно косилась на Ярослава, Оксанку и Олю.
– Олесенька, ну что ты опять дуешься? – спросила тётя Марина с досадой. – Подойди, поиграй со всеми…
– Не хочу! – буркнула Олеся. – А они и не играют! – И сердито скрестила руки на груди, обиженно выпятив губу.
– Не обращай внимания, – сказала Оксанка. – Она всегда такая. У неё переходный возраст.
Дядя Миша хохотнул.
– Переходный возраст – это сколько? – уточнил Ярослав растерянно.
Ему мама с папой говорили, что когда он будет в переходном возрасте, то все наверняка от него наплачутся. То есть даже у него переходный возраст ещё не начался, а эта Олеся – она же мелкая совсем! Не такая, как Оля, но всё равно…
– Переходный – это шесть, конечно! – авторитетно сказала Оксана. – Мне когда шесть лет было, я знаешь какая вредина была! А как пошла в школу, сразу вся вредность у меня и кончилась.
Дядя Миша и тётя Марина переглянулись и, не удержавшись, рассмеялись.
– А ведь это она тебя цитирует сейчас, – заметила тётя Марина мужу.
– Так ведь правду говорит, – отозвался тот.
– А знаешь, как папина биостанция называется? – сказала Оксанка заговорщически. – Большие Коты!
Ярослав засомневался. Не может быть такого названия, Оксанка его, наверное, разыгрывает. Поэтому он постарался принять суровый вид, чтобы не подумали, будто он дурачок и на такие шутки ведётся.
– Оксан, ну сколько тебе объяснять!.. Это не станция так называется, а место, где она находится! Чувствуешь разницу? – поправил дядя Миша.
Так это, выходит, правда? Ярославу невольно представились Большие Коты. Три штуки. Такие толстые, лохматые, в котелках и с тросточками. Бред какой-то!
– Дядь Миш, а чего это место так назвали… чудно́? – спросил он.
– Да кто ж его знает, – улыбнулся дядя Миша. – Одни говорят, что это в честь ловушки для рыбы – такого лабиринта из прутьев на мелководье, куда рыба заплывет и не может выбраться, и раньше было не «коты», а «котцы́».
Другие – что это в честь такой тёплой обуви, и тогда надо говорить не «коты́», а «ко́ты»… Только мне эти варианты как-то не кажутся убедительными… А вообще это интересный вопрос, ты прав.