Нет, мне не пробиться ко Христу. Плотная толпа преградила мне путь. На меня гневаются те, кто особо раздражен моей наглостью, тычут кулаками в бок и спину, упрекая в невежестве и нахальстве. "Ишь чего захотела причаститься у патриарха! - слышу я насмешки. - Ты что, с печки свалилась и не знаешь, что патриарх не причащает? Придешь в другое время!"
Как не причащает? Тогда зачем он служит литургию?! Зачем он здесь?!
Уже кончается Евхаристический канон. Мне не пробраться, не успеть, предо мной стена восторженных почитателей патриарха. Но мне нужен не патриарх, мне нужен Христос. И я бросаюсь к выходу, бегу по улице и успеваю вбежать и боковую дверь, и оказываюсь как раз перед иконой "Нечаянная Радость". Но, увы, в эту минуту патриарх вносит Чашу обратно в алтарь, так и не причастив никого.
Это - спектакль, - вижу я. Я стою близко и вижу патриарха и его иподиаконов. Молодцы хоть куда, охрана патриарха. У них неподвижные лица, розовощекие бравые молодцы!
Как только патриарх со своими молодцами покидает храм, какой-то младенец и я вместе с ним получаем Нечаянную радость - священник выносит Чашу из боковой двери...
"Ах, Святейший! - говорит одна моя милая знакомая. - Когда он служит, мне становится дурно, мне кажется, я вот-вот упаду в обморок... Столько благодати..."
Распни Его, распни! - кричала толпа прокуратору Иудеи.
"Вам предъявляется интервью Святейшего патриарха Московского и всея Руси Пимена", - говорит мне мой следователь, показывая интервью, напечатанное в ЖМП (Журнал Московской Патриархии). Патриарх убеждает какого-то западного интервьюера, что у нас нет и не было никаких гонений на веру. По-видимому, патриарх считает, что обетования Христа отменены в новых исторических условиях. И слова Христа: Если Меня гнали, будут гнать и вас (Иоан. 15, 20) - не актуальны. Патриарх не верит словам Христа. Он не верит очевидному. Если нет гонений, значит, нет и веры. Если нет христианства, то нет и гонений на него, - свидетель-ствует патриарх в своем интервью. Может быть, он не знает, что сам гонит Христа своим лжесвидетельством.
На Свердловской пересылке, валяясь под нарами, я вспомнила интервью Святейшего патриарха всея Руси.
Страх надо потерпеть. Но и гнев тоже. Терпение угашает гнев.
Патриарх ничуть не виноват в моей беде. Патриарх свободен, он сделал выбор так же, как и я. Я должна валяться на Свердловской пересылке под нарами. В этом - моя свобода. Выбирай себе жизнь, чтобы жить, - сказал Моисей Божьему народу.
Так вот зачем, думаю я теперь, Бог являет нам плоды безобразия утраты образа Своего в нас. Чтобы мы осознали невозможность насытиться ими и познали свою рабскую лукавую привычку угождать себе, чтобы не быть гонимыми за крест Христов (Гал. 6, 12). Ведь я сама хотела быть обманутой.
Мой духовник обманывает меня, - знала я, когда слушала его воскресные проповеди о любви. Я поняла это, когда оказалась свидетельницей чуждого для христианства, для духа православия молебна.
Мой духовник молился о здравии Ирода в день усекновения головы Иоанна Предтечи. Он получил разнарядку из Патриархии, требующей от священников петь "Многая лета" атеистичес-кой власти в дни престольных праздников. Так объяснили мне знакомые с такого рода лицемерием клирики. Их это не удивило, показалось мне. Не удивило, что молитва о гонящих и обижающих, смысл которой выражен в словах одной из таких молитв: "Сотвори из Савла Павла", была заменена торжественным и громогласным "Многая лета".
Это почти никого не удивило из клириков, да из мирян тоже. Может, они уже переболели? Может, смирились? Так теперь называют компромисс с князем мира сего.
Но мне, слава Богу, это смирение не давалось. То, что я услышала и увидела, сокрушило меня. Молчать или сказать? Разорвать или остаться?
Говорите друг другу правду, увещевает Апостол, зная, что ложь и любовь несовместимы. Но как сказать правду?
И я молчу. Не смиряюсь, но молчу. Мы все - лжецы и лицемеры, объясняю я себе, - мы все больны и должны носить тяготы друг друга. Молчать, чтобы вместе погибнуть?
Мне больно, но я молчу.
Мой духовник обманул меня в последний раз, когда обещал приехать ко мне в ссылку. Может быть, он не обманул бы меня, если бы я тогда сказала ему правду? Но он не приехал. Видимо, он боялся, что может лишиться возможности читать с амвона каждое воскресенье проповеди о любви?
Высшая правда победила мелкую правду. 99 овец оказались дороже одной. "Кто мой ближний?" - спросил у Иисуса тот, кто желал оправдать себя. На это сказал Иисус: некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставив его едва живым. По случаю один священник шел тою дорогою и, увидев его, прошел мимо" (Лк. 10, 30-31). И левит прошел мимо, но самарянин, чужой, сжалил-ся. И, подойдя, перевязал ему раны, возливая масло и вино; и, посадив его на своего осла, привез его в гостиницу и позаботился о нем (33-34). Так кто же из них троих - священника, левита и самарянина, был ближним израненному разбойниками? - спрашивает Господь у того, кто желал оправдать себя. Он отвечает: оказавший ему милость. Тогда Иисус сказал ему: иди, и ты поступай так же (37-38).
Великий Инквизитор был честнее, чем "разрешенные попы", он сказал Христу прямо: "Мы исправим подвиг Твой".
Подумать только - какое прочное единство! Единство пастырей и пасомых, охваченных страхом!
Наши дети кричат о помощи, но им не отвечают. Не молчат только друзья Иова. Они все так же защищают прерогативы Бога, Его власти. Они уверяют, что христианам совсем не обязательно защищать своих братьев по вере, что для этого существует Бог. И всякая защита - "от лукавого", всякая поддержка узников Христовых может только принести вред. "Искушения, искушения, шепчут они, закатывая глаза. - Это только навредит". Кому же? Узникам вред уже нанесен. Значит, тем, кто защищает их? Или тем, кто их гонит? Друзьям Иова всегда мнится, что они защищают правоту Бога. Наверное, они забывают, что правота Бога - это Его любовь. Прав бывает не тот, по слову Бога, кто защищает Его, ибо Бог поругаем не бывает (Гал. 6, 7) и, естественно, в защите не нуждается, прав тот, кто побеждает любовью страх, как проказу, как чуму, как тотальную эпидемию. "Милостивый должен быть выше своей правды" (преп. Исаак Сириянин).
Церковь стоит на крови мучеников, тех, кто исповедовал Христа до смерти, и тех, кто защищал исповедников, умирая за это на кресте.
По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Иоан. 13, 35).
А если нет любви?
И все же я не могу быть уверенной в этой очевидности. Наверное, это во мне говорит моя обида... Они, скорее всего, правы, я недостойна любви, недостойна, чтобы мне перевязали раны. Я сама никому не перевязывала еще ран, я ни для кого не пожертвовала собой. Почему я должна получить в награду любовь и сочувствие? Разве я достойна их? Составление "Надежды" было моим служением, моим христианским долгом. Оно естественно. Бог дал мне ту самую "единст-венную мину" в долг, которую я должна была, как каждый христианин, "пустить в рост".
Господь учит нас сознавать себя рабами, ничего не стоящими, ибо сделали, что должны были сделать (Лк. 17, 10). О, как легко считать себя ничего не стоящей рабой Божией! Но как недолго живет во мне это благодатное чувство!
Есть высшая правда, борюсь я с собой. Они молятся. Молитвы безопасны. Их не слышат власти, они слышат только молитвы о себе, им громко поют "Многая лета", а о нас молятся тихо. Молились бы тихо, - увещевает меня начальник тюрьмы. Зачем зажигать свечу так, чтобы все видели свет, как призывает Христос, не лучше ли сокрыть ее? Зачем проповедовать на кровлях (Мф. 10, 27), не лучше ли таиться? Зачем доверять словам Христа: не бойтесь убиваю-щих тело, души же не могущих убить (Мф. 10, 28)? Зачем верить обетованиям Бога о том, что "боязливых" наряду с убийцами, любодеями и чародеями, и неверными, и всеми лжецами ждет участь в озере, горящем огнем и серою. Это смерть вторая (Отк. 21, 8). Да и кто теперь верит в эти пророчества, скажут одни, а другие рассердятся: ну, вот, уже и озеро серное... Да разве можно в наши особые времена пастырям полагать жизнь за овец своих, как заповедал Христос (Иоан.10, 9-16)?