Без покаяния души и сердца, без покаяния мысли путь называний истинных смыслов невозможен. Покров тьмы столь прочно порабощает ум и сердце, "превратность" ума становится столь твердой, что для сокрушения ее нужны немыслимая энергия и сила страдания, рождающиеся неведомо откуда, из сокрытых от нас источников.
Но на грани жизни и смерти, на краю бездны отчаяния плач о Церкви и о себе, плач об измене Христу, ужас перед чудовищностью и безумием предательства Его неожиданно рождают тихую надежду.
Я спешу записать для тебя череду утрат и надежд, бесплодные скитания моей мысли, стучащейся в мной же воздвигнутые тупики. Я спешу назвать это бесплодие своей мысли, определить его как оставление. Оставление было, для меня теперь это ясно, наказанием за желание оправдать свой путь.
Наш спор о Церкви был тогда бесплодным, потому что мы спорили в пустоте. Каждый в своей пустоте, потому что каждый хотел оправдать свой путь. Каждый ищет своего, а не того, что угодно Иисусу Христу (Фил. 2, 21). И потому не было мужества мысли и сердца, необходи-мых для того, чтобы стать на путь созерцания и называния истинных смыслов реальности.
"Есть четыре главных вида оставления Божия. Иное оставление промыслительное, как то было с Самим Господом, иное испытательное, как было с Иовом и Иосифом, дабы явить одного столпом мужества, другого столпом целомудрия. Иное оставление духовно воспитательное, как то было с Апостолом Петром, дабы смиренномудрием сохранить в нем преизбыток благодати. Иное, наконец, по отвращению, было с Иудеями, дабы наказанием обратить их к покаянию. Все сии виды оставления спасительны и исполнены Божественной благодати и человеколюбия". Эти слова преп. Максима Исповедника открыли для меня тот промыслительный смысл разрыва лжехристианства с православием, который явил все безобразие своих плодов.
Духовный разрыв с православием начался не с нами, а значительно раньше, он протекает не во времени и не в пространстве, и ни один день, как и всякое время в любом его измерении, не властен прекратить или покрыть этот разрыв. Он происходит в духе.
Моя душа, измученная горьким плачем о Церкви, воспоминаниями измен моих и чужих, была внезапно утешена другой памятью. Словно бы отошло от нее облако, сковавшее ее темными влагами.
Что это было? В безлюдной усть-канской пустыне проснулись колокола. И я увидела, что каждое дерево - храм, что Церковь наполнила Собой всё. Полнота Наполняющего всё во всём (Евр. 1, 23). Но кто же может войти в эту Полноту, Тело Христово, в то духовное человечество, восприявшее бессмертие своего Творца, заповедавшего потерять душу в мире сем, чтобы обрести ее в Полноте Наполняющего все во всем? Кто достоин войти в эту реальнейшую из Реальностей? Во все времена человеческой истории человек обращает к Богу этот вопрос и получает ответ: Я соблюл Себе семь тысяч человек, которые не преклонили колени перед Ваалом (3 Цар. 19, 18). Так и в нынешнее время, по избранию благодати, сохранился остаток (Рим. 11, 4). Надо ли пояснять, что семь тысяч, так же как и остаток, символическое число и что оно пополняется и будет пополняться до скончания времен?
Все торжествует Твою победу, Господи, Твоя Церковь благовествует ее в каждой капле бытия.
Оковы гор стали мягкими, как воск, редкие деревья, вбирая в себя небесную голубизну, золотились куполами. Я увидела другой мир, погруженный в Царство. Да приидет Царство твое...
Церковь нельзя забрать, и от Нее оторвать невозможно. Она у нас в сердце. Путь к Царству начинается в сердце и не может закончиться в сердце.
Разрыв с православием происходит в духе тогда, когда мы хотим оправдать себя и свой путь. Это - разрыв с Небесной Церковью, уход из обители православия.
Заговор сатаны пошл и неосуществим, но он хочет осуществить его в каждом начинающем-ся дне и продолжить каждой ночью. Значит, это должно длиться до тех пор, пока для нас не воссияет свет невечернего дня.
Заговор сатаны пошл, и цель его известна: сломать душу и сжечь совесть. Но в каждом дне, протекающем на определенном для того пространстве, одна и та же цель обрастает своими реалиями.
Разрыв земной Церкви с Небесной ломает душу и сжигает совесть. Но не сразу, конечно. Время оставления Господня нам не дано учесть.
Путь к Царству начинается с преодоления сатанинских искажений, заживления немысли-мых разрывов в духе. Но человеку это невозможно, возможно это только Богу (Мф. 19, 26).
Но что же значит разрыв с Небесной Церковью? Да и может ли земная Церковь существовать отдельно, вне связи с Небесной, спрашивают все те же друзья Иова. И в чем, как обозначается эта связь здесь, "на земном уровне бытия"?
Она никак не может быть обозначена. Связь существует в духе и истине (Иоан. 4, 24). И обнаруживается в плодах По плодам узнаете их. Духовные плоды до поры до времени невиди-мы. Но Бог в нужное Ему время являет их непременно Мир сохраняется именно плодами духа, дарующими силу производить плоды во всех других сферах бытия. Так, мученики и исповедни-ки - земная Церковь - побеждают страх и боль телесных страданий - не своей силой, а силой, дарованной главой Небесной Церкви - Христом. Но побеждают тогда, когда еще до телесных мук, которыми мир будет убивать их, они силой духа стали мертвы для мира и живы для Небесной Церкви, соединившись с ней в духе и истине.
Земная Церковь не может быть в единстве своих членов, еще живущих на земле, и одновре-менно в единстве с Небесной Церковью, не может стать Телом Христовым, учит нас евангельс-кое откровение о Церкви и Предание, если живет по правилам, установленным для нее миром, которые духовно чужды Небесной Церкви. Она не может быть единым Телом с Небесной Церковью, если разрывает с Ней, не прославляя открыто своих мучеников, то есть Небесную Церковь, и не находясь в открытом миру единстве со своими исповедниками.
Так что же, могут снова и снова спросить нас с тобой друзья Иова, это - суд, приговор, отвержение?
Бог будет судить Свой народ. Его Слово будет судить. Наш суд не нужен, он ничтожен и бесплоден.
Это - не суд, а ревность о христианстве, об Истине, о Церкви, неутихающая боль о попрании правды Христовой. Это отвержение лжи, опошляющей то, что опошлить невозможно.
Сеющие слезами - радостью пожнут, - утверждает Псалмопевец.
Каждое дерево, как бы ничтожно мало их ни было в усть-канской пустыне, сверкало своими куполами, колокольный звон, что чудился мне в чаше усть-канской земли, погруженной в пол-ноту Наполняющего все во всем, был слишком недолог и тих, но моей измученной разрывами душе было хорошо именно оттого, что в нем было больше тишины, чем торжества.
Я наконец поняла, что преступно было с моей стороны обвинять и требовать силы от тех, кому не было Богом дано силы исполнить завещанное Им.
Не знаю, сумела ли я рассказать тебе о милости Божией, утешающей заблудшие души возвращением к столпу и утверждению Истины. А я хотела именно этого.
Я хотела поделиться с тобой своей радостью и начала издалека, чтобы объяснить тебе, почему так важно увидеть сегодня безумие перед Богом в безобразии, явленном нам в плодах лжехристианства.
И это начало, еще одно начало на том же самом пути.
И снова - тот же самый выбор.
Я хотела передать тебе свою радость и свою надежду, которую не может истребить никто.
Прости, если я утомила тебя столь долгими посланиями. Они были важны для меня, может быть, больше, чем для тебя.
Храни тебя Матерь Божия, Заступница наша.
Зоя
Усть-Кокса
8 июля 1987г.
Я СТРОЮ МОНАСТЫРЬ
РУКОПИСИ НЕ ГОРЯТ, ЕСЛИ ИХ ХОРОШО СПРЯТАТЬ
"Лефортовские записки" писались необычным образом.
В тюремных условиях их невозможно было просто воспроизвести карандашом или ручкой на бумаге. А между тем они "осаждали" мой ум.
Тогда я вынуждена была что-то записывать, дабы освободиться от мыслей, атакующих мое сознание, пробовала "кодировать" свои записи, не надеясь на то, что сама смогу их прочесть. Тетради просматривались на еженедельных обысках в Лефортовской тюрьме КГБ. Входя в камеру, две "шмоначки"*, как мы называли их с моей соседкой, лениво просматривали книги и тетради, они знали, что все это непременно будет отобрано при уходе на этап. Более тщательно они искали деньги, лекарства, предметы, которыми можно воспользоваться для самоубийства.