Теперь я хочу рассказать о своих мечтах в той области человеческой деятельности, которая стала моей профессией, пока еще редкостной и необычной… Не отрываясь от реальных возможностей науки и техники, а лишь слегка вторгаясь в область фантастики, я стараюсь представить себе, как одна за другой воздвигаются гигантские ступени, ведущие человека во Вселенную… Все чаще будут взлетать в космические дали лаборатории. И наступит наконец день непосредственного контакта с Луной. Возможно, кто-нибудь упрекнет меня в том, что мечты мои слишком робки, что пройдет еще лет десять — пятнадцать, и не только на Луну, Венеру и Марс, но даже на Меркурий и Плутон будут уже летать тысячи туристов. Так обязательно будет, но, думаю, в другие, более отдаленные эпохи.
Он был прав. Первый Человек в Космосе. И мы благодарны ему. И сейчас каждый выпускник нашей Звездной совершает свой первый самостоятельный полет именно на его корабле. Космическом корабле «Восток» без порядкового номера. Именно в этой кабине, в этом неповоротливом скафандре, и именно 108 минут. Чтобы потом, ведя современный комфортабельный лайнер в глубинах дальнего космоса, нести с собой малую частицу Великого Подвига — память об этом полете и о том, кто совершил его Первым.
Этот полет — почетное право. Право! Право любить свою Землю и ее людей. Право открывать новые миры и себя в них. Право сказать при встрече с далекими и желанными братьями: «Я — сын Земли!» Право…
— Докладывает курсант-стажер Гранин. Первый самостоятельный полет завершен! К новым полетам готов!
Александр Силецкий
Зимарь
Зима в тот год надвинулась внезапно.
Листья на деревьях, не успев облететь, поникли, съежились и бурыми колокольцами нелепо болтались под ударами ветра на мерзлых ветвях.
И — несмолкаемый, сухой, как кашель, шорох и перезвон плыли над землей. Монотонный, как молитва, шепот, нескончаемое причитание увядшей красоты…
Городок был маленький, и дыхание близких вьюг и ледяное сверкание солнца в бесцветном небе особенно чувствовались на опустевших улицах, на перекрестках, где одиноко и тревожно мигали светофоры.
Люди забились в свои дома, наивно-безотчетно стремясь быть защищенными теплом жилищ; автомобили, будто катера на замерзших реках, без движения выстроились вдоль тротуаров.
Город быстро и как-то незаметно погружался в долгую зимнюю спячку.
Лишь в одном месте, на центральной площади, возле городского парка, еще сохранялось подобие жизни и веселья. Да-да, веселья, потому что люди, сгрудившиеся перед парковой оградой, тихонько, но от души посмеивались, толкали друг друга в бок, и перемигиваясь, вполголоса судили и рядили, беззлобно, как это часто бывает у праздных зевак.
— Гляди-ка, гляди-ка, шевелится… Не нравимся мы ему, что ли?
— Нет, конечно, он не урод, и в лице есть даже что-то симпатичное, но… какой-то он весь дикий!..
— И где такую страсть откопали? Сроду ничего похожего не видел! И впрямь — Зимарь.
В самом центре людского кольца стояла массивная железная клетка.
В ней сидел человек.
Он был укутан в меховую шубу и сидел прямо на голых досках пола.
Шапки на нем не было. Длинные русые волосы обрамляли его узкое бородатое лицо.
Со стороны он казался неподвижным, и только взгляд его, напряженный, что-то ищущий, скользил по толпе — как маятник, туда-сюда, да тонкие ноздри широко раздувались, ловя запахи, что прилетали с площади.
Мятно-пряные запахи первого дня зимы…
Временами его оцепенению приходил конец. Тогда человек вздрагивал, точно в нем распахивалась невидимая дверца, выпускавшая наружу сгусток беспокойно бьющейся энергии, он начинал беспомощно шевелиться в коконе своей шубы, барахтаться в ней, становясь на колени, — но вспышка активности быстро угасала, и вновь апатия овладевала им.
Рядом с клеткой важно прохаживался невысокий, коренастый мужчина в шитом золотыми нитями полушубке и громадной куньей шапке, надвинутой едва не до бровей, и приговаривал громко, с хрипотцой:
— Давай, давай, кто посмотрел — плати! Вот ящик — кидай монету!
— Да за что платить-то? — с вызовом спросил вдруг кто-то из толпы.
— Как за что? — удивился хозяин клетки. — А за все: за зрелище, за выставку, за, так сказать, сюрприз. Чудо природы! Где еще увидите такого Зимаря?! Только у меня. Во всем было свете — только у меня!
— А почему же он — Зимарь? — удивились в толпе. — Что это такое?
Мужчина перестал вышагивать взад-вперед перед клеткой, сунул руки в карманы полушубка и, склонив голову набок, ненадолго задумался.
Или просто сделал вид, что задумался, — ведь подобные вопросы, наверняка, ему задавали и прежде.
— Да кто ж его знает, — сказал он наконец, словно и сам удивляясь. — Зимарь он — и все тут. Сам так назвался. Я его предупредил: смотри, говорю, я ведь вывеску дам, так на ней и напишу — «Зимарь», а он только знай себе кивает. Согласен, выходит. Ну, вот и все.
Хозяин повернулся к ящику с деньгами и, приподняв его обеими руками, слегка встряхнул.
— Не густо, не густо, — сокрушенно покачал он головой. — Плохо бросаете. А смотреть, небось, каждый горазд.
С самого раннего утра небо было подернуто легкой дымкой. К полудню она сгустилась и превратилась в серую пелену, совершенно закрывшую солнце. И, наконец, над городом заплясали первые снежинки.
Зимарь привстал внутри клетки, вскинул руки и замер так на несколько секунд, повернув лицо к стылому небу, и вдруг тихонько засмеялся, и, словно в трансе, закрыв глаза, принялся раскачиваться из стороны в сторону, а половицы скрипели в такт его движениям, и этот скрип, негромкий, но протяжный, монотонный, как плач детеныша ночного зверя, поплыл над площадью, мешаясь со смехом.
Толпа загудела.
— Вот! — воскликнул хозяин клетки, театрально выбрасывая руку вперед. — Сейчас вы можете наблюдать Зимаря в активный период. Он пробудился! Зрелище, достойное пера Шекспира!.. Или Вольтера… — неуверенно, после короткой паузы, добавил он. — Словом, это вам не баранки есть. Это — жизнь, и это — искусство. Да, искусство, — повторил он непреклонно. — Искусство Зимаря! Я утверждаю. Послушай-ка, Зимарь, тебе ведь хорошо сейчас, не так ли?
Зимарь непонимающе взглянул на хозяина. Казалось, этот вопрос застал его врасплох.
— Да, — наконец, еле слышно, произнес Зимарь.
— Неправда! — крикнула девушка, что стояла ближе всех к клетке и уже долго с немым состраданием глядела на Зимаря. — Неправда! Ему сейчас очень плохо. Разве вы не видите?
— Что ты понимаешь, детка? — рассмеялся хозяин. — Все вы такие: вам бы только пожалеть. Для вас это так, игра. А уж я-то своего Зимаря понимаю. Он — мой хлеб. И я знаю, когда ему плохо, а когда — хорошо.
— Неправда, — повторила девушка. — Вы не видите самого главного.
— Это чего же, позвольте-ка спросить? — недобро прищурился хозяин.
Она стояла перед ним — маленькая, щуплая, в легком не по сезону, коротком стареньком пальтишке, самая обыкновенная девчонка, миллион таких…
Но ее глаза!..
— Шла бы ты отсюда, — посоветовал хозяин, отворачиваясь от нее.
По толпе — из края в край — порхнул согласный и язвительный смешок.
Но девушка, как будто и не слыша ничего, шагнула к самой клетке и, просунув руку между железными прутьями, потянула Зимаря за полу шубы.