С минуту Зимарь размышлял. Потом он вопросительно взглянул на Летицу.
Та ответила ему ясной безмятежной улыбкой.
— Нет, — сказал Зимарь. — Спасибо, но нам это не подойдет. Мы свободные люди. Счастливо оставаться.
Он легонько толкнул ногой тележку, и все сооружение, скрипнув колесами, медленно покатилось.
Он шел по пустынной улице, освещенной редкими фонарями и взошедшей оранжевой луной, шел уверенно и спокойно, навстречу лету, осени и милым его сердцу зимним стужам, шагал неторопливо, мерно постукивая об асфальт суковатой палкой.
А рядом, в клетке, плыла и улыбалась своим радостным мыслям Летица — его любящая подруга, нежная спутница на долгую жизнь.
И между ними, как звено, соединяющее концы цепи, таилось третье чудо, которому еще суждено было явиться на этот удивительный свет.
Александр Силецкий
Тот день, когда растаяли цветы
Я сидел один во всем Доме. Холодные комнаты, будто галерея склепов, молчали, готовые в любой момент наполниться трескучим эхом, и я сидел, не шевелясь, страшась невольных отзвуков моих движений, слов и — кто знает? — может, даже мыслей.
Камин погас, погас давно и не давал тепла. Дрова сгорели, угли перестали тлеть, безумный хоровод трепещущих огней остановился.
Мне было холодно, и я, укрывшись одеялом, сидел перед камином и слушал тишину, и пальцы с жадностью хватали карандаш, чтоб занести слова, рожденные в мозгу, на чистую бумагу.
Глупая затея: едва родившись, слова умирали; иные, правда, каплями срывались с кончика графита, но, не достигнув бумаги, отторгнутые холодными течениями, улетали прочь — целые их скопления, красочные, как мыльные пузыри, плыли по комнатам, однако, стоило коснуться их, они мгновенно лопались и исчезали навсегда.
Сколько можно гоняться за словесными шарами, чтобы закрепить их на бумаге?!
Ведь в Доме вечный полумрак, и двигаться приходится почти на ощупь — много ли пользы от беготни?
Конечно, это как-то согревает, но шишек, синяков потом — увольте, я не любитель острых ощущений…
Наконец я встал, замерзнув окончательно, и тут подумал, что, может, и слова в итоге сделались от холода столь ломкими и скользкими — пожалуй, надо растопить камин, решил я, надо сделать так, чтобы огонь плясал до потолка — тогда слова согреются и приплывут сюда, на яркий свет, ко мне, и, разомлев, осядут сами на бумаге.
Однако в Доме не осталось ни единого полена.
Кто-то задолго до меня успел протопить камин, но тот человек ушел, я даже не знаю, кто он был такой, мне ясно только: грелся он, когда хотел, возможно, и не ради слов…
Я понял: нужно выйти — поискать снаружи.
В сущности, это не проблема — куда ни ступи, всюду лес, запорошенный снегом, а значит — тепло, которое можно всегда оживить.
Я накинул пальто и распахнул дверь.
Холодный воздух тугой волной ударил мне в лицо, ветер загудел, дверь хлопнула, и я шагнул в наметенный возле порога сугроб.
Я шел по лесу, белому и безжизненному, словно вырезанному, искусным мастером из бесчисленных кусочков плотного картона, и внимательно глядел по сторонам, выискивая сучья подходящего размера.
Я обернулся — старый Дом, как небо, серый и, как глыба изо льда, холодный, вычурно-аляповато рисовался меж ветвями…
Удивительное чувство овладело мною.
Словно это вовсе и не просто лес, не просто деревья, но некие вехи времени, и я иду, углубляясь в чащобу истории, где соединилось будущее с прошлым, и каждое дерево — это год, каждый ельник — десятилетие — все мимо, назад, и какая разница, куда шагать, — мое движение вперед здесь так наивно и условно…
И тут я заприметил озеро.
Оно было белое, как и все вокруг, и ветер не шумел в остекленевших тростинках, и волны не бились о берег — только посередине зияла черная полынья, будто глаз, нацеленный в небо в ожидании перемен, способных снизойти с высот…
Я спустился на лед и заглянул в полынью.
Странное дело, она казалась живой среди этой мертвой природы…
Там, в глубине, как будто затаилось нечто, источавшее тепло и непонятную печаль…
Внезапно вода в полынье забурлила, выплеснулась на лед, и тогда из глубин озера всплыла маленькая русалка.
Я уж собрался испугаться, отпрянуть прочь, но вовремя вспомнил, по какому лесу сюда добирался, и потому остался стоять, где стоял.
— Вот вы и пришли, — сказала русалка вместо приветствия и зябко повела плечами.
— Вы меня ждали? — удивился я.
— В общем — да… Кто-то ведь должен был в конце концов придти!
— Наверное, вы о чем-нибудь хотите меня расспросить? Ну, скажем, о новостях в мире, о прогнозах погоды или о последних Нобелевских лауреатах…
— Мне холодно, — ответила русалка. — Здесь всегда зима, только снег и вьюги. Вы живете в том Доме, я знаю… Но, сколько я себя помню, еще никто оттуда не выходил в лес за дровами — им и так было тепло.
— Понимаю… — кивнул я. — На моей памяти такого, впрочем, тоже не случалось, но это еще ничего не значит. Правда? История бесконечна, как и мир. История нашей жизни и наших сказок. Если вы действительно замерзли, я могу отдать вам свой шарф или пальто…
— Что я с ними буду делать под водой? Нет, я хочу лета. Постоянного, вечного лета. Ведь это так просто…
— Ого, — усмехнулся я, — уж не думаете ли вы, что я волшебник?
— Да, — огорченно сказала русалка, — наверное, вы не волшебник, если так говорите.
— Чтобы повсюду стало тепло, — пояснил я, — нужно развеять тяжелые тучи, поднять повыше в небе солнце, растопить льды и снега.
— Нет, — возразила русалка, — так много совсем ни к чему. Достаточно того, чтоб распустились цветы, потому что там, где цветы, всегда стоит лето.
— Цветы? — повторил я. — Странное желание…
— Ничуть. Разве вам самому никогда не хотелось? Я вспомнил о своем пустынном Доме, о разноцветных словесных шарах…
«Но отчего же, отчего всегда только это» — вдруг подумал я.
И тогда я наконец сообразил, что близок к цели, как, пожалуй, никогда.
— Будут вам цветы, — сказал я русалке. — Непременно — будут!
— Сейчас? — спросила она.
— Постараюсь.
Я исторг из себя миллионы слов, благозвучных и прекрасных, чистых и нежных, и они разлетались во все стороны, устилая замерзшую землю, впитали в себя дивную структуру ледяных кристаллов, и обильно оросили каждую снежинку своей животворной влагой.
И свершилось чудо.
На ветвях деревьев, на высоких сугробах, на льду озера вдруг возникли тонкие побеги с набухшими почками, которые лопались на глазах, сменяясь восхитительными белыми цветами — из снега и слов…
— Ой, как красиво! — захлопала в ладоши русалка. — Все-таки вы — настоящий волшебник! И, пожалуйста, не спорьте!..
Я улыбнулся и, сорвав самый большой цветок, преподнес его русалке.
— Просто не верится, — шептала она, прижимая цветок к груди. — Какой чудесный запах!..
Я стоял и глядел по сторонам.
Мне внезапно показалось, что тучи и в самом деле уплыли с неба, что светит теплое майское солнце, и я засмеялся, забыв и о темном холодном Доме, куда мне предстоит вернуться, и о вязанке дров, необходимой для камина, и о словах, которые я должен поймать и спрятать затем на бумаге.
Вот они, все мои слова, эти белые снежные цветы — кто посмеет сказать, что они не прекрасны?!.
— Ну как, — спросил я русалку, — уж теперь тебе тепло?
— Да! — воскликнула она. — Я согрелась. Спасибо! И, счастливо улыбаясь, она исчезла вместе с цветком в полынье.
Я остался один и подумал тогда, что, в сущности, нет смысла возвращаться в Дом, что я добился своего, даже большего, чем хотел, — пусть камин останется нетопленным и жмутся по стенам цветастые слова-шары — они в итоге оказались не при деле, ну и ладно.
Зато я создал нечто, совершенно новое, и с этим приду к людям, и скажу им так: «Вот вам цветы вместо вьюги и лето вместо зимы. Я сам их сотворил. Отныне — радуйтесь, ибо цветы рождают в мире счастье!».