— А ты сам не хапал?
— Один раз попробовал — так на полжизни за решетку упрятали. После этого я ученый стал. Только услышал про Храм, сразу понял это по мне. А ты как сюда попал? Бессмертия захотелось?
— Нет. Консервацию мне раньше сделали. Еще перед полетом на Плутон. Если бы не нога, я бы сейчас далеко отсюда был.
— За ногу тебе, наверное, неплохо заплатили. Жил бы в свое удовольствие.
— …Одиночество, тоска. Я ведь до этого почти и не бывал на Земле. Случайно узнал про Храм. Там обещали как раз то, чего мне не хватало: любовь, дружбу, покой…
— Ну и дурак. Если бы ты хоть поваром был или там садовником — тогда другое дело. А астронавты здесь ни к чему. Здесь даже солнца не видать, не то что звезд.
В туалете Хромой нарочно замешкался, и когда все обитатели секции выстроились в очередь, отстал от своей десятки. Каждая следующая десятка старалась вытолкать чужака назад, и вскоре он оказался в самом конце. Это и было ему нужно. Доктор, как всегда, появился последним. Вечно заспанный и взлохмаченный, он сначала сунулся вперед, но вскоре оказался рядом с Хромым.
— Погодите, вы меня еще вспомните, — крикнул он кому-то, отпихнул Хромого плечом и встал впереди него. — Может, думаете, я такой же, как вы? Да я за свою жизнь ну хоть бы настолечко нагрешил. — Доктор показал кончик указательного пальца. — Как я жил. Случай, дикий случай виноват в том, что я оказался здесь. Случай и мое доброе сердце. Но вскоре я буду в раю, на Марсе. Там, где мне предназначено было находиться с самого начала. В прошлый раз меня чуть не включили в десятку исправившихся. Недолго мне осталось глядеть на ваши богопротивные рожи.
Люди в очереди молчали, не обращая на Доктора внимания. Некоторые покуривали в кулак, другие прикладывались к баллончикам с кислородом — воздух здесь, как и во всех подсобных помещениях был такой, чтобы только-только не задохнуться. Басни Доктора большинство из них слышало уже десятки раз. Он жил в Компаунде очень давно, прибыв, вероятно, еще с одной из первых партий, и, хотя в крупные шишки не выбился, имел все же кое-какие привилегии. У него часто водились табак, наркотики и даже спиртное. Занимался он и некоторыми другими делишками, о чем Хромой совершенно случайно узнал на прошлой неделе.
Когда в очереди осталось всего несколько человек и Доктор прекратил, наконец, свое карканье, Хромой тихо сказал ему в затылок:
— Мне нужна ваша помощь. Я хочу, чтобы вы помогли мне избавиться от одной штуки, — Хромой легко похлопал себя по левому боку, где у него, как и у любого другого обитателя Компаунда, была зашита под кожей «пиликалка», — миниатюрный генератор радиоимпульсов. С его помощью не составляло труда отыскать и опознать на поверхности Венеры человека, или же, в крайнем случае, его останки.
— Наглец, — прошипел Доктор. — Ты посмел сказать мне такое?..
— Я слышал, как вы договорились с одним парнем из второго моноблока. Дней пять назад. В тупике под криогенной палубой.
— Ты рехнулся?
— Не бойтесь, я заплачу.
— Да что у тебя может быть, желторотый?
— Кислород, к примеру. Один большой баллон.
— Из-за баллона кислорода я буду рисковать! За такое и трех мало.
— У меня всего четыре. Я экономил кислород целый год.
— Убежать, значит, захотел, дурашка? Куда же ты денешься? Это же ведь Венера, а не пляж в Ницце.
— Это мое дело.
— Ты десять раз задохнешься, прежде чем найдешь сколько-нибудь исправный корабль.
— А я умею дышать очень экономно.
— Тебя «матрасы» сожрут.
— Лучше «матрасы», чем заживо гнить здесь.
— Я знал многих, кто решился на побег. Их скафандры, выеденные, как рачьи панцыри, разбросаны по всему пути.
— Мне нужно избавиться от «пиликалки».
— Два баллона.
— Я же вам объяснил, что у меня нет лишнего кислорода.
— Вот это действительно твое дело. Достань где-нибудь. Одолжи. Укради.
Утренняя служба была мероприятием ежедневным, строго обязательным (больных и умирающих доставляли на носилках), но отнюдь не рутинным. Это был одновременно и хорошо поставленный спектакль и вольная импровизация, в которой мог принять участие любой из присутствующих. Сам пресвитер, личность почти что легендарная, никогда не появлялся на этих мрачных мистериях, но его дух незримо витал над толпами обитателей второго моноблока, собранных ради такого случая в огромном, душном и плохо освещенном эллинге, пустовавшем с тех самых времен, когда приписанный к нему ракетобот бесследно исчез среди каменных лабиринтов каньона Химеры.
Когда построение, сверка, перекличка, подсчет живых и мертвых душ, наконец, закончились, под потолком вспыхнуло несколько десятков прожекторов. Все разом умолкли, выровнялись в рядах и подтянулись. В проходе между двумя передними шеренгами появилась высокая изломанная фигура, освещенная столбом мерцающего фиолетового света. Как и обычно, дежурный проповедник был одет в черный костюм-трико, черную маску и такие же перчатки.
Движения его напоминали судорожный танец. Он то быстро семенил мимо неподвижных шеренг, то замирал, словно прислушиваясь к чему-то, то вприпрыжку возвращался обратно. Несколько прожекторных лучей метались впереди него, вырывая из мрака бледные и напряженные лица.
— Грешники! — вдруг завопил проповедник, вскидывая вверх руки со странно удлиненными, поблескивающими металлом пальцами. — Мы грешники. Мы мразь. Мы прах.
Тысячи глоток подхватили этот крик, и он, грохоча, заметался под высокими сводами эллинга. Одни, как Хромой, все время ощущавший на себе чьи-то пристальные оценивающие взгляды, орали во все горло, другие беззвучно разевали рты, а третьи лишь снисходительно улыбались. Черная фигура металась в круге мертвенно-синего цвета. Она то падала, сжимаясь в комок, то вновь вздымалась над людским скопищем, неправдоподобно длинная и костлявая.
— Мы мразь. Мы черви. Мы пыль у ног Всевышнего. Кто дал нам жизнь?
— Он, Всевышний, — заорали шеренги.
— Кто дал нам хлеб?
— Он, Всевышний.
— Кто дал нам благодать?
— Он, Всевышний.
— Хвала ему. Хвала Всевышнему.
Внезапно проповедник умолк, резко перегнувшись назад и заломив руки, затем стремительно, как спущенный лук, распрямился и, сделав серию плавных балетных прыжков, остановился возле какого-то жалкого плюгавого человечишки. Все уже молчали, лишь один этот несчастный, на котором сразу скрестились лучи прожекторов, продолжал кричать, выпучив глаза и напрягая шейные жилы: «Хвала. Хвала».
— Замолчи, — зловещим шепотом приказал ему проповедник. — Твои слова лживы. Твоя душа грязна. Ты не любишь Всевышнего.
— Простите, святой отец. Я ни в чем не виноват. Простите, — человечек упал на колени. Стоявшие рядом с ним медленно расступились, словно остерегаясь заразы.
— Всевышний милостив. Он простит тебя, — в голосе проповедника слышались неподдельная боль и сострадание. — Покайся, несчастный.
Всего на мгновение проповедник припал к рыдающему человечку, обвил его длинными тонкими руками и тут же отпрянул обратно. Хромой, через плечо наблюдавший за этой сценой, отвел взгляд и утер с лица пот. К чужой смерти он уже почти привык, а вот с собственным страхом справиться не мог.
Когда наступило время завтрака, Компаунд еще грохотал и сотрясался, но наклон палуб заметно уменьшился. Возле дверей столовой, как всегда, образовалась свалка. Первая смена еще не закончила трапезу, а вторая уже орала, улюлюкала и стучала ногами в — коридоре. Дежурные доложили об этом в центральный распределительный пост, и подача кислорода в герметично закупоренный коридор сразу прекратилась. Все моментально успокоились, лишь ругались сиплыми голосами, да, как рыбы, хватали ртом воздух.
В столовой Хромой проглотил таблетку поливитаминов, съел пахнущий аммиаком слизистый комок белковой каши и получил кружку воды. Эту воду разрешалось брать с собой, чтобы выпить позднее или заварить на ней чай, но Хромой одним глотком осушил кружку и торопливо пошел вниз — туда, где на нулевой палубе первого моноблока формировались и снаряжались рабочие бригады.