Он изо всех сил постарался заговорить. Это вышло как хриплое и корявое «Ыстр».
— Я знаю путь через болото, он займет у нас, может быть, десять-пятнадцать минут. Господи, сынок! Прямо здесь и сейчас происходит какое-то чертовски странное дерьмо, ты просишь, а я не знаю… — она не договорила. — Ладно, — сказала она, — в психушке ты сможешь всем рассказать, что это самый хороший поступок Фэй Рипп за год. Или, может быть, это плохой поступок. Давай, садись в лодку.
— Мозги вперед красоты, — с усмешкой сказала Джинджер, пока они освещали фонарями лестницу. — Иди, у меня камень попал в туфлю, — и она наклонилась, чтобы его вынуть.
Партлоу начал подниматься. Ступени под его ногами казались рыхлыми и жалобно постанывали, но он думал только о том, как намажет грязью лица этих проклятых детей за все эти неприятности. Он будет вспоминать этот момент и всю эту мерзкую гадость на своих туфлях, когда будет лежать на пляже в Мексике. А сто семь тысяч и пять сотен баксов будут ждать его в коробке под кроватью в его собственном доме на холме… или, в конце концов, сколько денег у него там останется после того, как он купит этот самый дом? Тогда он будет свободен и никогда больше не услышит такое дерьмо, как: «Мама, не давай этому человеку ни…»
Все произошло очень быстро.
Он уже поднял ногу, намереваясь стать на последнюю ступень, и в тот самый момент, когда он ее опустил, следующий выступ лестницы необъяснимым образом просто растаял, мужчина потерял равновесие и выронил фонарь, чтобы схватиться за перила, а ступенька, на которой у него стояла другая нога выскочила, как гнилой зуб, и Партлоу ухнул вниз вместе с ней.
Он приземлился на куски мусора, сломанные доски, битое стекло и трухлявые бревна, видимо, находящиеся там, на берегу озера, еще со времен, когда пристань «Кабанья Голова» только была построена. В первое мгновение он осознал, что часть лестницы рухнула и провалилась в грязный карман под ней же, а уже во второе — боль в правом колене пронзила его, и он едва не откусил себе язык.
— Господи Боже! — услышал он Джинджер. — Я даже не думала, что эта лестница не выдержит большой вес.
Его фонарь все еще горел, валяясь где-то слева от него, и светил ему прямо в лицо. Он попытался сесть, и гвоздь вошел в его плоть между большим и указательным пальцами. Луч фонаря сместился и, наконец, увидев, где он лежит, Партлоу наклонился, чтобы его поднять.
— Черт! — прорычал он сквозь кровь во рту. — Я повредил чертово колено.
— Ой, — промурлыкала Джинджер в ответ.
— Но я думаю, что смогу вылезти отсюда. Черт, как же больно!
— Ну, — протянула она, — просто побудь там минутку и переведи дыхание.
— Хорошо, — отозвался он. — Все равно дети никуда не денутся, они же в ловушке.
— В ловушке, — ответила Джинджер. — Да. Конечно.
Он услышал легкую иронию в ее голосе, и ему это совсем не понравилось. К тому же в нем было что-то ужасно холодное, что всколыхнуло воспоминания о том, как она разговаривала с доком Ханикаттом там, в лесу, за пределами Стоунфилда, перед тем как…
— Помоги мне выбраться отсюда, — попросил он ее. — Ну же, дай мне руку.
Он попытался подняться сам, но боль стрельнула от колена к ступне. Когда Партлоу положил руку туда, где боль ощущалась сильнее всего, то обнаружил — как он понял — четырехдюймовый обломок дерева, торчащий из ткани его брючины. Этот обломок вошел в тыльную часть его колена, как лезвие ножа. Партлоу поднял руку и оцепенел от вида крови на пальцах, которую Джинджер тоже увидела в свете фонаря.
— Дело плохо, правда же? — спросила она.
— Я смогу ходить, как только встану. Ты мне поможешь или нет?
— Ну… ты же теперь, наверное, не сможешь добраться до машины, ведь так?
— Черт, да смогу я, смогу! — неужели он услышал, как хнычет? Так и было, и это накрыло его волной стыда.
— Тогда давай. Если ты сам оттуда выползешь, то и ходить сможешь.
Он снова попытался, с яростной решимостью ступив обеими ногами на кучу мусора, в которую рухнул, но боль оказалась такой сильной, что его с ног до головы окатило холодным потом, и он испугался, что его колено сломано в дополнение к тому, что проколото деревянным штырем.
— Черт! — воскликнул он, одновременно с ужасом и яростью. — Ладно, перестань, мать твою, издеваться и помоги мне!