И они были только вдвоем, как вот уже двадцать лет. И она была так же игрива и настойчива, так же влюблена и весела, как и тогда, когда они были вместе в первый раз. Наконец настойчивость сменилась безмерным покоем, в котором на время рассеялись мысли о Программе, оставив после себя что-то далекое, к чему можно вернуться когда-нибудь и когда-нибудь закончить.
- Мария... - сказал он.
- Да, Робби?
- Yo te amo, corazon**.
- Yo te amo, Робби.
А потом, когда он лежал рядом с ней, терпеливо ожидая, когда ее дыхание успокоится, Программа снова вернулась в его мысли. Решив, что жена заснула, он встал и начал одеваться в темноте.
- Робби? - в голосе ее звучал страх.
- Querida?
- Ты снова уходишь?
- Я не хотел тебя будить.
- Ты обязательно должен идти?
- Это мой долг.
- Ну, хотя бы один раз останься со мной.
Он включил свет и увидел на ее лице беспокойство, но без истерии.
- Кто не движется, того ржа покрывает. Кроме того, мне было бы стыдно.
- Понимаю. Тогда иди, только возвращайся поскорее.
* Бодлер. "Les Epaves" ("Обломки").
** Corazon (исп.) - сердце.
Он выложил на полочку в санной две таблетки и спрятал остальные.
В главном здании настоящая жизнь начиналась ночью, когда солнечный радиошум был минимальным. По коридорам сновали девушки с кофейниками, у буфета стояли поглощенные разговором мужчины.
Макдональд вошел в центральную аппаратную. У приборов дежурил Адамс, техником был Монтелеоне. Адамс поднял голову, безнадежным жестом тронул наушники на своей голове и пожал плечами. Макдональд кивнул ему и Монтелеоне, потом перевел взгляд на график. Случайное распределение, как и всегда.
Адамс нагнулся рядом с ним, указал пару пиков.
- Может, в них что-то есть.
- Маловероятно, - ответил Макдональд.
- Наверное, ты прав. Компьютер никак не среагировал.
- Когда несколько лет кряду разглядываешь графики, они входят тебе в кровь и ты сам начинаешь думать, как компьютер.
- Или впадаешь в депрессию из-за неудач.
- Бывает...
Помещение блестело, как лаборатория: стекло, металл и пластик, все гладкое и стерильное, и всюду пахло электрическим током. Макдональд, конечно, знал, что у электричества нет запаха, но так уж привык думать. Может, это пахло озоном, нагретой изоляцией или маслом. Впрочем, чем бы ни пахло, жалко было терять время на расследование. Честно говоря, Макдональду и не хотелось этого знать. Он предпочитал думать об этом, как о запахе электричества. Может, потому ученый из него был никакой. "Ученый - это человек, который хочет знать, почему", - раз за разом повторяли ему учителя.
Макдональд склонился над пультом и щелкнул тумблером. Тихий шипящий шум заполнил помещение, словно воздух выходил из проколотой шины.
Он повернул ручку, и звук превратился в то, что Теннисон назвал "урчащими мириадами пчел". Еще чуть-чуть - и звук напомнил Мэтью Арнольда.
...меланхолия и немолчный шум
Дыханием ночного ветра
Уносимый...*
* Мэтью Арнольд. "Пляж в Дувре".
Он еще покрутил ручку, и звуки перешли в шум далеких голосов: одни звали, другие истошно орали, третьи спокойно рассуждали, а четвертые шептали - все как один в безграничном отчаянии, старались что-то втолковать и все до одного были за порогом понимания. Закрыв глаза, Макдональд почти видел лица, прижатые к далекому оконному стеклу, кривящиеся в страшных усилиях, чтобы их услышали и поняли.
Однако все они говорили одновременно, и Макдональду хотелось крикнуть: "Молчать! Говори ты... вот ты, с пурпурными антеннами. Говорите по очереди, и мы выслушаем всех, хотя бы это длилось сто лет или сточеловеческих жизней".
- Иногда, - сказал Адамс, - мне кажется, что динамики установили напрасно. Через какое-то время начинаешь что-то слышать, порой даже принимаешь какие-то послания. Век бы этого не слышать. Часто я просыпался по ночам, слыша чей-то шепот. Вот-вот должно было прийти послание, которое разрешило бы все сомнения, и тут я просыпался.
Он выключил динамики.
- Может, кто-нибудь и примет послание, - сказал Макдональд. - Этому и служит переложение на радиочастоту - сохранению напряженного внимания. Это может гипнотизировать, может мучить, но именно в таких условиях и рождаются озарения.
- Безумие тоже, - возразил Адамс. - Человек должен быть в хорошей форме, чтобы толкать свою тележку дальше.
- Конечно.
Макдональд поднял наушники, отложенные Адамсом, и приложил один к уху.
"Тик-так, тико-тико, - стрекотал он. - Слушают в Пуэрто-Рико. Но не слышат ничего. Может, нет там никого?"
Макдональд отложил наушники и улыбнулся.
- Возможно, безумие - тоже озарение своего рода.
- По крайней мере это отвлекает меня от черных мыслей.
- Может, и от работы тоже? Ты на самом деле хочешь найти там кого-нибудь?
- А зачем же я тут сижу? Однако порой у меня мелькает мысль: а не лучше ли ничего не знать?
- Все мы порой думаем об этом, - ответил Макдональд. В кабинете он вновь взялся за пачку бумаг и писем и, разобравшись, наконец, с ними, встал и со вздохом потянулся. Мелькнула мысль, что он чувствовал бы себя лучше и увереннее, если бы работал над Программой сам, вместо того чтобы обеспечивать работу другим. Кто-то должен был следить, чтобы Программа худо-бедно двигалась, чтобы персонал вовремя приходил на работу, чтобы в банк поступали деньги, чтобы счета оплачивались и чтобы все до мелочей было предусмотрено.
Может, эта черная канцелярская работа и есть самое важное. Конечно, Лили могла бы делать это не хуже него, но важно было, чтобы это делал он, чтобы всем руководил человек, верящий в Программу или по крайней мере никогда не выдающий своих сомнений. Подобно Малому Уху он был символом, а символы поддерживают в людях жизнь, не позволяют им погрузиться в отчаяние.
В приемной его ждал дворник.
- Вы меня примете, мистер Макдональд? - спросил он.
- Конечно, Джо, - сказал Макдональд, притворяя дверь в кабинет. - А в чем дело?
- В моих зубах, сэр.
Старик встал со стула и одним движением языка и губ выплюнул протез на ладонь. Макдональд уставился на них с отвращением: старательно сделанные искусственные челюсти слишком похожи на настоящие. Макдональду никогда не нравились предметы, которые здорово походили на то, чем не были на самом деле, словно в них таился какой-то обман.
- Они говорят шо мной, миштер Макдональд, - прошамкал дворник, подозрительно поглядывая на зубы, лежавшие на ладони. - Шепчут мне по ночам из штакана ш водой. Об ошень далеких вещах шепчут... словно какие-то пошлания.
Макдональд уставился на него. Странно прозвучало это слово в устах старика, да и трудно было произнести его без зубов. И все же это было слово "послания". А чему тут удивляться? Дед мог подхватить его где-нибудь в конторе или в лабораториях. Было бы куда удивительнее, если бы он ничего не почерпнул из.
- Я слышал о таких вещах, - сказал Макдональд. - Искусственные зубы случайно образуют этакий детекторный приемник, принимающий радиоволны. Особенно вблизи какой-нибудь мощной радиостанции. А вокруг нас бродит множество рассеянных волн. Вот что мы сделаем, Джо. Запишем тебя к нашему дантисту, и он сделает так, чтобы зубы тебе не мешали. Достаточно будет небольшого изменения.
- Шпашибо, миштер Макдональд, - сказал старик и сунул зубы обратно в рот. - Вы прекрасный человек, мистер Макдональд.
Макдональд проехал десять темных миль до гасиенды со смутным беспокойством, словно на протяжении дня сделал что-то или, наоборот, чего-то не сделал, хотя должен был.
Дом был темен, но не казался пустым, как несколько часов назад. Мария спала, спокойно дыша.
Дом сиял окнами, бросавшими длинные лучи света в темноту, а звучание множества голосов пробуждало такое эхо, что казалось, будто вся округа бурлит жизнью.