Страх обуял меня. Как найду я дорогу отсюда, из дома западных жителей, назад, в город живых? Сумею ли я одна добраться по длинной знойной дороге до берега Реки, найдется ли лодка, чтобы перевезти меня, и не повстречаются ли мне чужие и враждебные люди, которые увезут меня с собой туда, куда я не захочу?
Но я быстро успокоилась. Скоро придут слуги, чтобы собрать остатки еды, унести кресла и циновки, привести в порядок Вечное жилище и снова вернуть его безмолвным обитателям.
А цари из владений Осириса? Не причинят ли они мне зла? Я долго рассматривала их спокойные лица, и мой страх прошел. Здесь стоял первый Тутмос. Могучий и широкоплечий, с сильными руками человек, который завершил свое дело и мог спокойно перейти в вечность. А там второй Тутмос. Не казалось ли его чело слишком узким для царскою венца, а его лицо слишком молодым для отметившей его смерти? Не выдавали ли его глаза того беспокойства, которое он носил в душе, потому что сын его и Исиды был еще соколом, не вылетавшим из гнезда, когда ему на голову возложили корону Обеих Земель? Но нет, как и у его отца, драгоценные камни в глазницах второго Тутмоса смотрели неподвижно, равнодушные ко всем земным заботам. Но их блеску невозможно было понять, заметили ли они отсутствие жертвы, которую сын царя должен был бы принести в этот день.
Я приблизилась к его статуе. У меня в ушах звучали последние слова нашей песни:
Каждый сын
Сидит в зале своих отцов,
Жертвует хорошие и чистые вещи,
Жертвует им вино, и ладан, и мирру,
Чтобы обрадовать их душу!
Каждый сын? Только не этот!
Угольки в золотых чашах уже давно превратились в золу, от жертвоприношений ничего не осталось. Но в одном из кувшинов было еще немного вина. Я сняла тяжелый сосуд со стола и вылила вино до последней капли у ног мертвого царя.
- Ты что здесь делаешь? - раздался позади меня голос.
Я вздрогнула, как будто меня поймали за злейшим преступлением, испуганно обернулась и узнала старого жреца. Я только сейчас поняла, что не видела его несколько дней.
- Я думала... - пролепетала я, - раз сын Исиды... так и не смог принести... жертву... на Празднике долины...
Позади него, босиком, шел еще один человек. Почти юноша, невысокий, приземистый и коренастый, он был одет в передник, какие носят слуги, а в руке держал жертвенную чашу, в которой еще теплился огонь. И внезапно я узнала в нем того самого гребца, который, стоя в лодке, что-то шептал жрецу. Теперь я уже знала, кто был этот жрец.
- Это тебя огорчает? - спросил меня юноша. Его взволнованный голос тронул меня до глубины души. - Тебя огорчает, что сын Исиды не может принести жертву на могиле своего отца?
Я была сбита с толку и не знала, что ответить. Наконец, запинаясь, я тихо произнесла:
- Если бы мне было позволено говорить перед нашим Добрым богом Макара, то я бы попросила, чтобы ему это разрешили!
Тогда он засмеялся. Но это был горький смех, и прозвучал он почти как крик.
- Пойдем, - сказал жрец и повел меня наружу.
Мы пришли в большой зал, где отдыхал Амон до того, как встретился с Хатхор в святая святых храма. Здесь мы тоже вчера пели. Но только сегодня я обнаружила то, чего не заметила накануне за бесконечным чередованием людей и богов, - весь зал был сплошь разрисован разноцветными картинами.
В этом не было ничего удивительного, ведь они смотрели со всех наружных и внутренних стен храма. Правда, здесь изображения были особенно пышными и сверкали совершенно свежими красками. Но не это заставило меня тихо вскрикнуть от изумления. Поверишь ли, Рени? На одной из стен я увидела Ити и Параху в их натуральную величину.
- Это нарисовал Ипуки? - спросила я старого жреца, обрадованная встречей с фигурами людей с моей родины, хотя они были не очень-то красивыми и соразмерными и уж никак не были украшением святилища.
- Нарисовал? Ну нет! Ведь Ипуки не художник! Он главный рисовальщик. Он сам лишь набрасывает картины, а его подмастерья рисуют их углем на стенах. Затем каменотесы углубляют фон картин, так что фигуры начинают красиво выделяться на стене, а в заключение художники покрывают их красками. Вчера они были осыпаны похвалами царя и получили много золотых цепей. Да разве ты этого не видела?
Ах, я многого не могла увидеть в тот день, который был до краев наполнен новыми впечатлениями!
- А вот там, что это? - спросила я, когда мы вошли в другой зал.
- Это рождение Хатшепсут, - объяснил старик, - видишь, как бог Амон в образе отца обнимает ее мать Яхмос? А здесь, видишь, как ее кормит грудью Мут, мать богов?
- А здесь, - внезапно услышали мы громкие, резкие слова, - здесь ты видишь первого Тутмоса, повелевающего короновать на царство свою дочь! А здесь Доброго бога Макара, поднимающего жертвенные чаши к Амону, своему отцу!
Мы обернулись и увидели, что в глубине зала, прислонившись к стене, стоит гребец. Почему же я покраснела, заметив его?
- И только молодого царя ты нигде не найдешь, - возбужденно продолжал он. - Да и что делать сыну Исиды в зале своих отцов?
Старик подошел к говорившему и положил руку ему на плечо. Я невольно шагнула за ним и услышала, как он прошептал:
- Не говори так много! Эта девочка - певица Амона и служанка Нефру-ра!
Тогда гребец повернуло и, и наши взгляды встретились:
- Девочка! - сказал он.
- Мое имя Мерит, - прошептала я и опустила глаза.
Меня обдало жаром: "На меня посмотрел мужчина!" Мне показалось, что такое произошло впервые.
Но старик встал между нами.
- Тебе надо уходить! - обратился он к юноше. - Скоро придут слуги. Я... сдержал свое обещание. Теперь ты сдержи свое! - И повернувшись ко мне, сказал: - Ты идешь со мной?
Он не стал ждать ответа, схватил меня за руку и с силой увлек за собой. Я не спрашивала, что все это означает. Я знала, что не получу ответа, да я и не нуждалась в нем.
Мне внезапно все стало ясно, как если бы мне открыла это сама Маат, повелительница правды. Значит, после нашего разговора старый жрец взял лодку и отправился вниз по Реке, пока не натолкнулся на барку, в которой сидел сын Исиды. И хотя тот был в одежде гребца, он узнал его, перешел к нему в барку и поговорил с ним.
Я, конечно, не знала, какими словами жрец отговаривал сына Исиды отказаться от выполнения своего замысла. Предостерегал ли он его об опасности? Это вряд ли бы помогло. Или угрожал ему? Это было еще бесполезнее. Тогда, возможно, заклинал, говоря: "Подожди, придет твое время и ты обретешь свое право!" Или сказал: "Доверься мне, и я обещаю тебе, что ты принесешь жертву, не повергая страну в кровь и слезы!"