Пока другие бродили по долине, царь и супруга бога и, вероятно, также Аменет, старая кормилица, оставались в помещении. Оно было вырублено глубоко в скалах и укрывало статуи первого и второго Тутмосов. Там стояла приятная прохлада, и я обрадовалась, когда и мне позволили наконец войти туда после утомительною хождения взад и вперед. Нашему хору предстояло петь перед царственными владыками после всех остальных до глубокой ночи.
Безмолвно стояли изваяния мертвых царей. У их ног был зажжен жертвенный огонь.
Нефру-ра устала. Она лежала на коленях у кормилицы и спала.
Макара сидел в кругу придворных. Сановники, закончив церемонии в своих собственных гробницах, возвращались один за другим.
Чаши ходили по кругу. Гости шумели. Царь был молчалив.
– Пойте, девушки! – крикнул нам Сенмут. Однако наши голоса уже звучали не так дивно, как утром.
Губы Макара как будто дрогнули: знак рукой – и певицы замолкли одна за другой.
– Дайте им вина! – сказал Сенмут, читавший в глазах госпожи.
– И принесите мои носилки! – добавила царица. Так Хатшепсут, и Нефру-ра, и старая кормилица отправились в обратный путь задолго до того, как окончилась ночь. С ними ушло большинство гостей, но теми, кто еще оставался в долине, завладела Хатхор, повелительница опьянения.
Обо мне забыли. Я присела у стены и заснула, но не хмель подействовал на меня. Я совсем немного выпила вина, и не взяла в рот ни капли щедро разливаемого пива, к которому испытывала отвращение. Просто усталость пересилила, а мое молодое тело подчинилось ей.
Когда я проснулась, в помещение уже проникал первый утренний свет. Факелы погасли, песни смолкли. Где-то храпел пьяный, отсыпавшийся после неумеренного потребления хмельного. Цветы, еще накануне искусно подобранные в сотни букетов, теперь лежали растоптанными на земле. В воздухе стояли испарения от еды и вина.
Страх обуял меня. Как найду я дорогу отсюда, из дома западных жителей, назад, в город живых? Сумею ли я одна добраться по длинной знойной дороге до берега Реки, найдется ли лодка, чтобы перевезти меня, и не повстречаются ли мне чужие и враждебные люди, которые увезут меня с собой туда, куда я не захочу?
Но я быстро успокоилась. Скоро придут слуги, чтобы собрать остатки еды, унести кресла и циновки, привести в порядок Вечное жилище и снова вернуть его безмолвным обитателям.
А цари из владений Осириса? Не причинят ли они мне зла? Я долго рассматривала их спокойные лица, и мой страх прошел. Здесь стоял первый Тутмос. Могучий и широкоплечий, с сильными руками человек, который завершил свое дело и мог спокойно перейти в вечность. А там второй Тутмос. Не казалось ли его чело слишком узким для царскою венца, а его лицо слишком молодым для отметившей его смерти? Не выдавали ли его глаза того беспокойства, которое он носил в душе, потому что сын его и Исиды был еще соколом, не вылетавшим из гнезда, когда ему на голову возложили корону Обеих Земель? Но нет, как и у его отца, драгоценные камни в глазницах второго Тутмоса смотрели неподвижно, равнодушные ко всем земным заботам. Но их блеску невозможно было понять, заметили ли они отсутствие жертвы, которую сын царя должен был бы принести в этот день.
Я приблизилась к его статуе. У меня в ушах звучали последние слова нашей песни:
Угольки в золотых чашах уже давно превратились в золу, от жертвоприношений ничего не осталось. Но в одном из кувшинов было еще немного вина. Я сняла тяжелый сосуд со стола и вылила вино до последней капли у ног мертвого царя.
– Ты что здесь делаешь? – раздался позади меня голос.
Я вздрогнула, как будто меня поймали за злейшим преступлением, испуганно обернулась и узнала старого жреца. Я только сейчас поняла, что не видела его несколько дней.
– Я думала… – пролепетала я, – раз сын Исиды… так и не смог принести… жертву… на Празднике долины…
Позади него, босиком, шел еще один человек. Почти юноша, невысокий, приземистый и коренастый, он был одет в передник, какие носят слуги, а в руке держал жертвенную чашу, в которой еще теплился огонь. И внезапно я узнала в нем того самого гребца, который, стоя в лодке, что-то шептал жрецу. Теперь я уже знала, кто был этот жрец.
– Это тебя огорчает? – спросил меня юноша. Его взволнованный голос тронул меня до глубины души. – Тебя огорчает, что сын Исиды не может принести жертву на могиле своего отца?
Я была сбита с толку и не знала, что ответить. Наконец, запинаясь, я тихо произнесла:
– Если бы мне было позволено говорить перед нашим Добрым богом Макара, то я бы попросила, чтобы ему это разрешили!
Тогда он засмеялся. Но это был горький смех, и прозвучал он почти как крик.
– Пойдем, – сказал жрец и повел меня наружу.
Мы пришли в большой зал, где отдыхал Амон до того, как встретился с Хатхор в святая святых храма. Здесь мы тоже вчера пели. Но только сегодня я обнаружила то, чего не заметила накануне за бесконечным чередованием людей и богов, – весь зал был сплошь разрисован разноцветными картинами.
В этом не было ничего удивительного, ведь они смотрели со всех наружных и внутренних стен храма. Правда, здесь изображения были особенно пышными и сверкали совершенно свежими красками. Но не это заставило меня тихо вскрикнуть от изумления. Поверишь ли, Рени? На одной из стен я увидела Ити и Параху в их натуральную величину.
– Это нарисовал Ипуки? – спросила я старого жреца, обрадованная встречей с фигурами людей с моей родины, хотя они были не очень-то красивыми и соразмерными и уж никак не были украшением святилища.
– Нарисовал? Ну нет! Ведь Ипуки не художник! Он главный рисовальщик. Он сам лишь набрасывает картины, а его подмастерья рисуют их углем на стенах. Затем каменотесы углубляют фон картин, так что фигуры начинают красиво выделяться на стене, а в заключение художники покрывают их красками. Вчера они были осыпаны похвалами царя и получили много золотых цепей. Да разве ты этого не видела?
Ах, я многого не могла увидеть в тот день, который был до краев наполнен новыми впечатлениями!
– А вот там, что это? – спросила я, когда мы вошли в другой зал.
– Это рождение Хатшепсут, – объяснил старик, – видишь, как бог Амон в образе отца обнимает ее мать Яхмос? А здесь, видишь, как ее кормит грудью Мут, мать богов?
– А здесь, – внезапно услышали мы громкие, резкие слова, – здесь ты видишь первого Тутмоса, повелевающего короновать на царство свою дочь! А здесь Доброго бога Макара, поднимающего жертвенные чаши к Амону, своему отцу!
Мы обернулись и увидели, что в глубине зала, прислонившись к стене, стоит гребец. Почему же я покраснела, заметив его?
– И только молодого царя ты нигде не найдешь, – возбужденно продолжал он. – Да и что делать сыну Исиды в зале своих отцов?
Старик подошел к говорившему и положил руку ему на плечо. Я невольно шагнула за ним и услышала, как он прошептал: