Он встал и поклонился брату и невестке:
— Тысяча извинений, месье и мадам, но я должен оставить вас в приятном обществе друг друга. Мне надо…
Он не знал, что ему надо. Гулять, поехать верхом или броситься в реку и плавать до тех пор, пока холодная вода не успокоит его кровь. Ибо ему в голову пришла идея, которая могла оказаться или очень удачной или совершенно безумной. Он не мог разобраться, но понимал, что ему это не удастся в обществе двух невыносимо скучных людей.
Словно опьяненный своими мыслями, Жозеф вышел из комнаты. Ему показалось, что пришлось ждать непривычно долго, пока Арсен откроет дверь.
Предстоящее путешествие, до которого оставалось три дня, доставляло слугам много забот. Надо было упаковать множество вещей, не говоря уже о стирке, глаженье и починке. Для гардероба мадам Амели потребовалось семь сундуков. Мелкие вещи, такие как драгоценности, надо было переписать и аккуратно уложить. Ожерелье, обещанное старой герцогиней невесте, все девять дней путешествия в Париж будет находиться в кармане месье Жозефа. В то утро Лизетта, горничная старой герцогини, позвала Луизу и Бертранду взглянуть на него, пока ее хозяйка была занята молитвами, ибо на следующий день она возвращалась в монастырь.
— Какие цвета, какой блеск, — восхищалась потом в буфетной Луиза, — совсем как в соборном окошке, которое я однажды видела в Эксе. Эти голубые камешки прямо как кусочек рая на твоей шее.
Даже Бертранда была поражена:
— Я думаю, если его продать, то можно накормить всю Францию.
— Оно слишком красиво, чтобы его продавать, — мечтательно сказала Луиза. — Такую вещь мужчина дарит той, которую любит.
— А не той старой толстухе, на которой его заставляют жениться! — отрезала Бертранда.
— Ш-ш! — вдруг прошипела Луиза. Сочувственное молчание встретило Мари-Лор, с усталым видом вышедшую из судомойни, чтобы выпить чашку разогретого кофе. Это, несомненно, помогло бы ей продержаться весь трудовой день.
«Бедняжка, — подумала Луиза, — ей лучше бы довериться мне, но она считает меня слишком благочестивой. Она, может быть, и не знает, что на рассвете рыдает во сне».
Мари-Лор переболеет Жозефом, рассуждала Лизетта, и это пойдет ей на пользу. Следующий раз она будет умнее и сумеет получить от месье, кто бы им ни был, побольше, чем лоскутки кружева и бархата.
Пока она была осторожна, думала Бертранда, на мгновение позволив себе вспомнить ребенка, которого когда-то в одно серое утро оставила на пороге сиротского приюта. Но воспоминание вызвало такую боль, что ее можно было вынести не дольше минуты, поэтому она встала и вышла из комнаты, увлекая за собой Луизу, отчитывая ее за плохое состояние ковров в северном крыле замка.
Приближается конец. Может быть, он уже наступил.
Эти горькие мысли сопровождали каждый вдох Мари-Лор и тяжелым камнем ложились на ее сердце. Ей показалось, или последний раз он действительно был рассеянным, как будто ему было тяжело что-то ей сказать?
«Может быть, — думала Мари-Лор, — Жозеф больше не хочет меня видеть. Может быть, мысленно он уже там, в Париже, со своей женой».
Едва ли она могла осуждать его. «Он должен думать о своей невесте, а не обо мне, — говорила она себе. — Даже брак без любви, брак по расчету, заслуживает некоторого уважения».
Нельзя сказать, что Жозеф не был пылким или неутомимым прошлой ночью. Наоборот, он не давал ей и передохнуть. В этом-то и была беда. Мари-Лор не чувствовала в его поведении души, к чему уже привыкла, той нежной внимательности или скрытого лукавства.
«Он больше не думает обо мне, — думала она. — Мне не следует приходить к нему сегодня».
Но она знала, что придет. Ибо оставалось всего две ночи до его отъезда, — она решила получить все, что еще могла получить.
Разговор с полицейским инспектором, как и надеялась герцогиня, оказался интересным и несколько улучшил ее настроение.
— Да, месье Лебран, — сказала она, — конечно, мы с мужем знали барона Рока. Очень старая семья, понимаете ли. Мы были в таком шоке.
Амели опустила плечи, как бы сгибаясь под тяжестью преступления. «Нелегко, — думала она, — чувствительной особе услышать такие отвратительные вещи от человека, так близко связанного с официальным расследованием».
— И неужели правда, что кровь была даже в крем-брюле? Инспектор с мрачным видом кивнул:
— Да, мадам, в отношении этого все было так, как расписали скандальные газеты. Но было и другое, еще более интересное…
Упиваясь вниманием собеседницы, он нарисовал яркую картину преступления, прерываясь только для того, чтобы глотнуть кофе и откусить кусок великолепного пирога.
— Ужасно, — согласилась герцогиня, — думать о том, что барону засунули в рот кляп и, привязав к креслу, нанесли страшную рану, оставив умирать от потери крови. Убийца отрубил ему кисть правой руки.
Она кивнула. Барон был самым омерзительным из старой гвардии снобов, обладавших убийственным чувством юмора. Его шутки по поводу ее собственного далеко не аристократического происхождения повторялись в высшем обществе, и все (но, как она подозревала, только не заурядный полицейский инспектор) знали, что он поклялся никогда не ступать на порог ее дома.
— Разве у него не было телохранителя?
— Был, к тому же огромный, крепкий, хорошо обученный парень. Неожиданно в тот день он заболел. Они даже посылали за докторами — телохранителя ужасно рвало.
— А руку так и не нашли?
— Нет, мадам герцогиня. Вот это может оказаться зацепкой. На этой руке барон всегда носил бриллиантовое кольцо с рубином, — мы рассчитываем, что рано или поздно оно попадет к скупщику краденого. Мы подозреваем преступление на сексуальной почве, учитывая любовные похождения барона, но и не исключаем просто кражу. Очень ценное кольцо.
— Но как можно отрубить руку?
— В данном случае медленно и очень болезненно, мадам. По-видимому, ножом, хотя орудие убийства так и не было найдено. Известно только то, что видели высокого темноволосого человека, выбежавшего из дома барона в Монпелье вскоре после убийства.
Дело заключалось в том, что усилия полиции были безуспешны уже более полугода.
Расследованию не помог и тот факт, что барона ненавидели слуги и крестьяне. Вероятно, убийце помог кто-то из слуг, или, как полагала полиция, они делали вид, что ничего не заметили. На допросах все молчали, но у них было железное алиби.
У барона не было близких родственников. А дальние только предъявляли права на наследство и сумели доказать, что в день убийства находились на расстоянии во много лье от Монпелье. Горничная умерла за неделю до убийства. Это было самоубийством и не имело отношения к делу. Итак, не было никаких улик, что выглядело не менее возмутительным, чем маленькая революция.
— Вот поэтому, мадам герцогиня, мы разыскиваем простых людей, которые могли бы таить злобу на барона. И подозревая в соучастии его слуг, мы проявляем такой интерес к этому персоналу. Конечно, — извиняющимся тоном добавил он, — мы не предполагали вести расследования на этом берегу Роны, но…
К сожалению, Амели ничем не могла ему помочь. Нет, все ее слуги в день убийства были на месте. Она обязательно знала, если бы кто-нибудь из них отлучился навестить свою семью или куда-то еще. Единственной новой служанкой была ничтожная посудомойка, самая обыкновенная, и уж конечно, это не высокий темноволосый мужчина, которого ищет инспектор. Но она будет настороже, и да, он может допросить ее слуг. Он даже может обыскать их комнаты и вещи. И конечно, она и ее муж скоро уезжают в Париж на свадьбу, очень мило, да, еще одна знатная семья, — но она скажет своему управляющему, чтобы тот оказывал всяческое содействие следствию.
Инспектор с благодарностью кивнул:
— Да, благодарю вас, мадам герцогиня, я надеялся получить разрешение вашего мужа — или ваше. Когда выезжаешь за пределы своей области, всегда необходимо заручиться поддержкой местного дворянства. Но, — поспешил он заверить, — это не значит, что я не испытываю глубокого уважения к местным властям.