Его работа в консульстве приносила плоды. Он внес свою природную страстность в деятельность вместе с энтузиазмом талантливого человека, поздно нашедшего себе дело по душе. Как он и обещал себе в то утро на набережной Сены, он стал уделять внимание мелочам, Жозеф превратился в такого добросовестного деятеля, что мистер Джефферсон привык полагаться на него и время от времени вызывал его к себе во Францию. Мари-Лор не очень нравилось периодическое отсутствие мужа, но она не забывала, как доктор Франклин отзывался о Жозефе: он был связующим звеном между старым и новым мирами, сглаживая их разногласия и стараясь помочь каждой стороне понять другую.
Он оказался достаточно хорошим дипломатом, чтобы подружиться даже с Жилем. Мари-Лор с не меньшим нетерпением ждала от Жозефа известий о брате, его жене Сильви и их доме, полном маленьких детей, чем новостей о политическом положении в Париже.
И она смирилась с разлукой. Когда твое счастье соединяют два континента и тебя окружают трое шумных, требующих внимания и таких разных по характеру детей (но разве дети бывают другими?), ты привыкаешь находить преимущества даже в жизненных неудобствах.
Она смирились и с другими неудобствами — различие между ней и Жозефом просто не могло исчезнуть. Как ни старалась Мари-Лор, она не переставала удивляться рассказам Жозефа о дипломатических интригах, которые так занимали его.
— Но почему взрослые мужчины делают такие глупости? — спрашивала она. — Разве нельзя найти компромисс, решить все мирным путем, как я учу этому детей?
Со своей стороны Жозеф потихоньку зевал, когда Мари-Лор пускалась в рассуждения о шрифтах и переплетах — о достоинствах и недостатках сафьяна по сравнению с телячьей кожей, о нитках низкого качества, которыми недавно стали пользоваться некоторые переплетчики.
«Такова цена, — думала она, — за то, что любишь человека, так непохожего на тебя. Но это — невысокая цена. Когда каждое утро просыпаешься с желанием приступить к любимой работе и когда одного лишь прикосновения любимого достаточно, чтобы остаться в постели».
Но если она будет слишком долго об этом думать, то не успеет ничего сделать. Мари-Лор улыбнулась, думая о том, как часто на этой неделе ее мысли устремляются в этом направлении. Не реже, чем она думает о Жиле или Сильви, или восстаниях на улицах Парижа.
Грохот в конце концов раздался. Он вернул ее к маленькому сражению, происходившему у ее ног.
— Софи, Альфонс, немедленно соберите книги! Да, я вижу, что они не помялись, но вы опрокинули всю стойку. А Бенджамин — Бенджамин Александр Жозеф, — разве я не говорила тебе…
Неожиданно в лавке стало темно. Кто-то, появившийся в дверях, задул свечи. Возможно, он сделал это нарочно, чтобы напомнить, как далеко остался Монпелье. Или он просто затушил их, разразившись громким смехом при виде беспорядка, означавшего, что он вернулся домой.
— Жозеф!
— Папа, папа!
— Ура, это дядя Жозеф!
Жозеф быстрым движением снял Бенджамина с лестницы, а Софи и Альфонс бросились к нему в ноги. За несколько недель, проведенных на корабле, его кожа покрылась оливковым загаром, и он выглядел чуть больше французом, чем при отъезде, ибо побывал у своего портного на улице Сен-Оноре.
В волосах прибавилось немного седины. Но его улыбка была так же обаятельна, как и всегда. У Жозефа был вид много повидавшего, солидного, компетентного человека. И такого же ловкого и отчаянного, каким он был в ту ночь, когда барабанил в дверь ее комнатки на чердаке замка. Он стал старше. Но он нисколько не изменился.
— Папа, я уже умею читать!
— У меня новый змей, дядя Жозеф. Ты будешь запускать его вместе со мной?
И неизбежное: «Что ты мне привез?»
Пока он выбирался из клубка смеющихся, лепечущих детей, Мари-Лор зажгла лампу. Он погладил Бенджамина по рыжим волосам и опустил малыша на пол.
Жена смотрела на мужа мгновение, или в одно биение сердца, или целую вечность, пока их взгляды не встретились. Пока он не очутился рядом с ней, обнял и прижался к ее губам.
А новости и дети — и даже Америка с Францией — должны были подождать. Жозеф был дома, а Мари-Лор — в центре всей вселенной.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Я люблю включать в свои сочинения реальных исторических лиц. В этой книге вы встречаетесь с выдающимися личностями — такими, как Бенджамин Франклин и известный своими похождениями маркиз де Сад, с которым Жозеф обедал в тюрьме. Но центральная фигура романа — та, что, как вы, вероятно, предположили, придумана мной, — это хищный книготорговец месье Риго, который хитро прячется за сценой, но который сыграл большую роль в создании этой книги.
Действительно существовавший Исаак-Пьер Риго неплохо зарабатывал на книгах (контрабандных и иных) во второй половине XVIII века. Его деловая переписка сохранилась в архивах швейцарских поставщиков, и эти архивы легли в основу удивительного исторического исследования Роберта Дарнтона «Самые популярные запрещенные книги предреволюционной Франции».
Дарнтон рассказывает нам, как в годы, предшествовавшие Французской революции, замечательные образцы литературы тайно перевозились через границу Франции, избегая цензуры, и продавались из-под полы книготорговцами, у которых хватало для этого смелости. Именно так попала во Францию «Исповедь» Руссо вместе с другими известными произведениями, которым мы отдаем должное за то брожение умов, которое они вызвали в то время. Но таким же путем проникали и менее значительные, особенно эротические, сочинения. В восемнадцатом столетии французские книготорговцы не обращали внимания на различие заказанной литературы, называя все подобные книги «философскими».
Дарнтон не делает определенных выводов о политическом влиянии чтения. Его аргументы и размышления намного тоньше, и я рекомендую его книгу тем, кого интересует ход истории, то, как день ото дня изменялись идеи и почему. Особенно я хочу обратить внимание читателя на его объяснения механизма книжной контрабанды, поскольку признаюсь (с некоторым смущением), что мои описания подчинены сюжету моей книги и значительно упрощены.
Однако не стыжусь своего эмоционального отклика на «Запрещенные книги», эту книгу мы с мужем прочитали, когда она была издана в 1994 году. Моему супругу она была интересна как независимому книготорговцу, а мне — как автору эротических романов. Но некоторое время я тоже занималась торговлей книгами, а начало девяностых было временем, когда сеть больших книжных магазинов начала вытеснять мелких независимых торговцев из бизнеса.
Прослеживая бандитскую стратегию Риго, его борьбу с конкурентами, я начала возмущаться им — и воображать его конкурента, кого-нибудь бедного, но честного, имеющего привлекательную начитанную дочь. И однажды передо мной мелькнули испачканные чернилами пальцы Мари-Лор, и уже нетрудно было представить насмешливую улыбку Жозефа.
А что, спросила я себя, если контрабандист с обаятельной улыбкой в действительности сам был писателем-вольнодумцем? Что, если он был сыном, вторым сыном, естественно, скаредного герцога из Прованса? И ответами на эти вопросы стала моя книга. Я уверена, что не занялась бы этим, если бы меня так не раздражал Риго, — и вы можете благодарить или осуждать его, как вам угодно, а я сама решу, благодарить или обвинять.
Может быть, и не обвинять, но мне давно хотелось объяснить придирчивым читателям (или строгим судьям), что они ошибаются, думая, что Мари-Лор чересчур волновалась, когда Жозеф сократил ее заказ: дорогие мои, вам следовало бы побывать на месте книготорговца, которого обманывают.
Вот так, сейчас мне уже легче.