Ехидство изливалось бесконечным потоком, но только в мыслях. Наяву же я смотрела на колдуна, вытянувшего спину в позе оскорблённого достоинства, и понимала, что он говорил серьёзно.
— Эээ, — протянула я, мечтая напомнить о подвале и кляпе во рту.
Умная служанка так бы и поступила, но у меня вдруг включилась чуйка. Карфакс был весь такой важный, сверлил меня взглядом, ждал ответ. Что-то точно сейчас творилось из разряда хитрых проверок. «Одно из главных достоинств прислуги — преданность». Да? Об этом речь? Или о доверии? Думай, Мери, думай. Эх, не успела.
— Мередит, — колдун осторожно шагнул ко мне. — Ты прожила со мной в замке месяц. Будь у меня хотя бы одна мысль надругаться над тобой, неужели сдержался бы? Понимаю, ты не боялась старика. Какой от меня толк, как от мужчины? Но я обещаю, что когда сила вернётся — ничего не измениться. Я пальцем тебя не трону. Так, кажется, это называется?
Поразительно, куда свернула его мысль. Я стояла, опустив взгляд, и отчаянно краснела. Под «причинить вред» я имела в виду побои, превращение в младенца, жабу, крысу, летучую мышь. Другие неприятности от колдовства вроде язв по всему телу или бесплодия. А Карфакс подумал, что я боюсь у него в постели оказаться.
Нет, я, конечно, боюсь. Связывает он по рукам и ногам ловко, силы у него — моё почтение. Особенно теперь. Криков моих из пустого замка никто не услышит, да и вообще. Ох, мамочки.
— Я так не думала, — едва слышно проговорила я. — Честно.
Вот не сойти мне с этого места! Если бы колдун сейчас о насилии не заикнулся — даже не вспомнила бы, что такое бывает. Да, некоторые господа не брезгуют служанками, но их так мало, что рассказы о постельных утехах больше похожи на сказки. Особливо, когда они заканчиваются свадьбой. Ну надо же кому-то верить в чудеса. Жаль, что я не из таких. Или не жаль.
— Славно, — кивнул колдун и поманил меня за собой. — Пойдём. Пусть шар останется в земле, раз ему там нравится. Свежий горох — это тоже не плохо. А то запасы хлеба скоро кончатся.
Никогда его таким болтливым не видела. Даже странно стало слышать ещё чей-то голос среди унылых стен замка. Словно моё одиночество взяло и кончилось. Но что-то я размечталась. Словоохотливость Карфакса ветром сдует, как только он получит свою колдовскую силу обратно. Тогда и я снова стану для него безмолвной и безликой тенью. Служанкой.
Глава 4. Разговоры у клавесина
Дрова в камине трещали весело, по комнате разливалось тепло, и должен был создаваться тот самый уют, ради которого всё затевалось, но лично мне не помогало. Трясло, как от холода, и зубы стучали. Несмотря на огородную дружбу с шаром колдовские фокусы я всё-таки недолюбливала.
— Нужно вытащить клавесин на центр гостиной, — распорядился колдун. — Он стоит за ширмой. Поможешь, Мери?
Видела я за ширмой какую-то громоздкую бандуру, но ни за что не заподозрила бы в ней что-нибудь полезное.
«Что такое клавесин?» — вертелось на языке и щекотало остатками пыли в носу. Каюсь, сюда я с генеральной уборкой добраться не успела. Наскоро стёрла тряпкой толстый слой грязи, убрала разводы, но всё равно осталась недовольна.
— Внутрь не заглядывала? — будто угадал мои мысли колдун. Поднял крышку, закрепил её и наклонился над антикварным гробом. — Хотя тут особой трагедии нет. Надеюсь, зазвучит.
Ага. Музыкальный инструмент, значит. Да, точно, Карфакс же грозился, что заставит меня петь. Вон и струны натянуты. Много. Он щипать их будет? Как арфу?
— Забыл уже всё, — пожаловался колдун, разминая пальцы. — Попросил бы тебя уши заткнуть, но чего уж там? Старики мы с ним. Скрипим, как можем.
Клавесин действительно скрипел. Его хриплый, пронзительный голос резал слух. Я не стонала и не просила прекратить пытку только потому что была вышколенной служанкой. А ещё я засмотрелась.
Длинные пальцы колдуна летали над клавишами и замирали с благоговением. Он останавливался, думал, вспоминал, а потом позволял себе играть дальше. Обрывки мелодии сложились в песню. Красивую, старинную. Тишина замка обволакивала её, смазывала больное горло клавесина бальзамом, лечила его раны. Я закрыла глаза и представила эту же гостиную триста лет назад. Горели канделябры, вино плескалось в изящных кубках. Разговаривали гости тогда медленно, с чувством, о высоком. Но в тот момент просто стояли возле инструмента, а хозяин играл.
— Увы, любовь, мне жизнь губя, ты рвёшь со мной без стыда, — пел Роланд Мюррей. — Я столько лет любил тебя и счастлив бы с тобой всегда.
Дамы в платьях с длинными рукавами, мужчины в камзолах и бриджах. Золотая вышивка, тонкое кружево. Лица тех, кто давно ушёл. Фигуры с потемневших портретов.