— Это — то, что наиболее важно для тебя? — вставила Лараджин. — Неприятности господина? И мои обязанности? Правда а?
Отец повернулся к ней с огорченным выражением.
— Обязанность иногда более важна, чем правда, — сказал он сердито. — Обязанность держит вместе домашнее хозяйство — и семьи. Если бы не моя обязанность твоей матери, ты… — Он внезапно остановился, как будто сказал слишком много.
— Ты больше заботишься о своих лошадях, чем о матери, — пробормотала Лараджин. — Или обо мне.
Она не намеревалась произнести это замечание так, чтобы отец его услышал. Лараджин почти повернулась, чтобы снять простыню с веревки, как отец резко развернул ее к себе.
— Я забочусь о тебе, — произнес он голосом, дрожащим от эмоций. — Хотя ты часто разочаровываешь меня. Хотя ты — не моя дочь.
Лараджин заморгала от удивления. Она открыла рот, чтобы спросить отца, не ослышалась ли она — действительно ли он произнес эти слова. Но вместо этого только прошептала:
— Что?
— Спроси свою мать, — ответил отец. Он позволил простыне опуститься подобно занавесе между ними.
Лараджин стояла, ошеломленная, когда ее отец, прихрамывая, вышел из комнаты. К тому времени, когда она подумала побежать за ним, он ушел.
Она медленно шла по коридору, ее мысли кружились. Внезапно, долго кипящий гнев отца к матери обрел смысл. Если Лараджин была ребенком другого мужчины, тогда логично, что ревность Талита превратилась в горечь за эти годы. Лараджин видела, что отец все еще любит ее мать, но до сих пор никогда не понимала, почему он сдерживал свою привязанность — или почему он иногда пристально смотрел на Лараджин как будто бы, задавшись вопросом, кем она была.
Лараджин знала, что она не похожа на отца, также как и то, что она не разделяла никаких его манер. Тогда как отец выполнял свои обязанности так спокойно, как обузданная лошадь, Лараджин раздражало само прикосновение к форме служанки. Они отличались как тьма и свет.
Лараджин оказалась в дверном проеме одной из небольших кухонь. Ее мать здесь работала. Шонри Веллран наклонилась над тяжелым деревянным столом, меся тесто. Позади нее огонь ярко пылал в печи, и теплый воздух пахнул дрожжами и сливками. Ее руки, белые от муки, скатывали тесто в длинные, тонкие линии, затем ловко сплетали их. Она выжимала сок с едко пахнущих фруктов на тесто, затем посыпала его коричневыми специями.
Лараджин уставилась на мать, пытаясь посмотреть на нее глазами отца. Шонри недавно исполнилось шестьдесят. Ее рыжие волосы выцвели и были цвета пепла, и ее руки были покрыты морщинами. Хотя она была служанкой всю жизнь, мать Лараджин имела чувство собственного достоинства и нежную красоту, которую не вполне стерли годы тяжелого труда. Она была одной из привилегированных слуг старшего господина и ее часто вызывали к большому столу, чтобы похвалить за изысканные кондитерские изделия, приготовленные с редкими специями из четырех концов Фаэруна.
Была ли Шонри призвана одним из гостей господина для оказания внимания разного рода? Была ли Лараджин тем незаконнорожденным ребенком от союза, подобного тому, который ее отец, как он думал, пытался предотвратить?
Как будто бы, ощутив пристальный взгляд Лараджин, Шонри подняла глаза. Она улыбнулась дочери и указала на ступу с зеленоватыми орехами.
— Лараджин, если ты закончила с бельем, ты могла бы ошелушить это для меня?
— Мама, я должна знать… — Вопрос умер на губах Лараджин. Но выражение ее лица передало его молча.
Мать покрыла плетеное тесто влажной тканью.
— Что-то беспокоит тебя, — сказала она, жестом подзывая Лараджин ближе. — Скажи мне, что?
Лараджин оказалась не в состоянии сдвинуться с порога. Она крепко схватилась за дверную раму и сказала в порыве:
— Отец говорит, что я не его дочь. Я ему верю. И хочу знать, кто мой настоящий отец.
Вспышка гнева пересекла лицо Шонри. А затем на нем появилось выражение решимости. Она похлопала по стулу рядом с ней. — Садись. Пора тебе узнать правду.
Как спящая, идущая во сне, Лараджин медленно пересекла комнату. Она села рядом с матерью и ждала, пока та тщательно вытирала руки о тряпку. Затем Шонри села сама.
— Ты — дочь своему отцу, — сказала она заботливым голосом, — столько же, сколько ты моя дочь. Всегда помни это.
Лараджин кивнула. Она знала, что мать и отец любят ее. Она считала отношения между собой и матерью близкими, хотя и обращалась к тете Хабрит, когда хотела доверить кому-то свои тайны.
Шонри смотрела на печь, на самом деле не видя ее.
— Двадцать три года назад, я потеряла ребенка, — произнесла она медленно.
Лараджин растерялась. Это было не то, что она ожидала услышать.
— Я не понимаю.
— Ты поймешь, — ответила Шонри. Она продолжила. — Я сопровождала господина Тамалона Старшего в поездке на север к Долинам, в торговой экспедиции. Он попросил меня отправиться с ним, чтобы оценить качество диких лесных орехов и фруктов, которые он намеревался купить. Это была очень важная поездка, краеугольный камень в экономическом благосостоянии домашнего хозяйства, и встреча была назначена на целый год заранее. Это была большая честь для меня. Так что я согласилась сопровождать хозяина, хотя и была беременной и близка к родам.
Глаза Шонри стали печальными.
— Твой отец не хотел, чтобы я ехала. Мы очень долго ждали ребенка…
Она вздохнула.
— Я потеряла свое дитя в той поездке. Когда начались роды, мы были глубоко в лесу, далеко от священнослужителя. Младенец умер.
Лараджин коснулась руки матери.
— Как?
— Торговая экспедиция не увенчалась успехом, — произнесла Шонри. — Более половины орехов было повреждено при сборе, и фрукты не созрели должным образом. Ми остались лишь на короткое время — достаточно долго для того, чтобы хозяин пришел к заключению, что урожаи никогда не будут настолько крупными, чтобы принести прибыль.
— В то время как мы были там, местный народ, узнав, что я только что потеряла ребенка, обратился к господину с просьбой о помощи. Одна из их женщин умерла во время родов, и ни одна другая не имела молока, чтобы покормить младенца. Они попросили господина, чтобы его служанка позаботилась о нем. Я взглянула в твои красивые карие глаза и немедленно согласилась.
Лараджин внимательно прислушивалась к каждому слову, сказанному матерью, но ей все же было тяжело поверить в них.
— Я… Я не твоя дочь, также? — спросила она. — Кто я, тогда?
Шонри слегка пожала плечами.
— Сирота. Мать была незамужней, и никто не знал, кто отец.
Лараджин хотела знать больше.
— Моя мать была женщиной с Долин? — спросила она. — Из какого города?
— Я не знаю, — ответила Шонри. — Мы были глубоко в Запутанных Деревьях, далеко от любого города. Встреча происходила в месте, где росли дикие орехи и фрукты. Хозяин никогда не спрашивал имя женщины.
Хотя она твердо сидела на стуле, Лараджин чувствовала себя так, как будто бы плавала. Ее разум нащупал кое-что — некоторую, пока еще не высказанную подробность — затем ухватился за нее.
— Ты никогда не говорила отцу, что потеряла собственного ребенка, не так ли? — спросила она. — Он только предполагал, когда сказал, что я не его дочь. Он не знал, насколько был прав.
Шонри поднялась со стула и взяла металлический поднос. Сняв ткань с хлеба, она аккуратно положила его на поднос, затем открыла печь и задвинула его внутрь.
— Ты закончила складывать белье? — спросила она деловым голосом.
Лараджин внезапно поняла, что мать не собиралась больше ничего ей говорить. Привычное расстояние между матерью и дочерью вернулось. Время для доверия закончилось.
— Еще нет, — ответила Лараджин.
— Тогда возвращайся к работе, прежде чем господин Кейл об этом не узнал.
Лараджин спокойно стояла, слушая плескание воды к своим лодыжкам. Храм Сьюн был тих в это раннее утро. Его священники, как правило, служили Леди Любви с ночными пирушками, затем на следующий день отсыпались допоздна. Только по утрам, когда был особенно красивый восход солнца, они вставали, чтобы приветствовать его.