Мама моя молодец. Она вошла в палату, робко так ступала; на лице ни кровинки; увидев меня, попыталась улыбнуться, сквозь слезы, чуть не заплакала, но все-таки сдержала себя. Ведь она знает мой характер, знает, что если увижу ее слезы, жалость ко мне, то стану сердиться.
Мы с ней договорились, что они с Наташей будут заходить ко мне каждый день с билетами на какие-нибудь культурные мероприятия. Насчет билетов придумано — это чтобы у них меньше времени оставалось на неприятные впечатления. А почему на полчаса, так это время действия укола. Без билетов, я сказал, не приходить. Так мы и делали. Перед их приходом мне ставили укол, чтобы я был более или менее в форме. Я спрашивал у мамы, есть ли у них билеты, она мне показывала их, и потом мы беседовали. А когда они собрались уезжать из Ленинграда, прощаясь, я сказал маме, чтобы больше ко мне не ездила — чего изводить себя. Пообещал, что скоро приеду, в лучшем виде…»
После двадцатого июня Валерий снова напомнил Палию о руке. Тот сказал:
— А что ты здесь лежишь? Езжай и договаривайся с нейрохирургами. Пусть они тебя лечат.
— Но это ведь ваша обязанность… Направили бы туда хоть, что ли…
После такого разговора он понял, что если сам не проявит настойчивость, лежать ему здесь до второго пришествия. Пришлось Буркову самолично ехать в отделение нейрохирургии, рассказывать про свою руку, договариваться о лечении.
Нейрохирурги взялись лечить, назначили таблетки, но они не помогали. Тамошние врачи тоже вначале не могли понять, что творится с рукой.
…Был еще такой случай… Это все в том же госпитале. Меня повезли на завод протезирования заказать протезы. Там у меня рука так разболелась, что я то бледнел, то кровь бросалась в лицо, меня стало трясти, ноги непроизвольно дергались в коляске. Мне было страшно неудобно за это перед публикой. Проглотил штук шесть таблеток, не помогло. Когда вернулись назад, сделали укол. Я стал, как пьяный: координация полностью нарушена, не мог внятно произнести ни одного слова. Меня отвезли на кровать, приложили к батарее отопления подушки, чтобы я не разбил об нее остатки ног.
Через некоторое время пришел дежурный врач. Я, услышав его голос, повернулся, хотел сесть и сказать ему о своем состоянии. Но, увидев меня, он сказал, что я пьян. В общем, влепили в мою историю болезни, будто я неоднократно употреблял спиртные напитки и бывал замечен в крайней степени опьянения. Мои объяснения, с которыми я поехал (в коляске) к начальнику отделения на следующий день, он не стал слушать. Тогда я сказал, что напишу об этом случае в «Красную звезду», и не только о себе, но и вообще об отношении персонала отделения к раненым.
В другой раз доктор В. Палий сказал, что мне надо делать реампутацию на обоих ногах, иначе, мол, их нельзя будет отпротезировать. В то время я ему уже не доверял и не согласился: «Когда мной займутся протезисты, тогда пусть они и решат». Потом оказалось — резать не надо, а если бы согласился, от левой ноги у меня ничего б не осталось. С тех пор наши доктора-травматологи оставили меня в покое и занимались мной только нейрохирурги.
О нейрохирургах… Врачи настоящие. Один из них, начальник отделения, оперирует с 40-х годов, другой, зам, чуть моложе. «Каузалгический синдром» — такой диагноз поставили нейрохирурги — явление очень редкое. Бывает при огнестрельных ранениях с повреждением срединного нерва.
В середине июля они сделали мне первую операцию на руке Она результата не дала, боль осталась.
Через две недели сделали вторую операцию. Очнулся ночью в реанимации. Боль в руке почувствовал сразу — все осталось, как было. Тут мне стало так обидно… Операция была тяжелая: разрезали спину, добирались до центрального нерва. Неделю не мог подняться. Судьба как будто решила испытать меня на прочность до конца. После этой операции хирург мне сказал: «Ты уж извини, Валера. Я сделал все, что в моих силах. Будем передавать тебя в Военно-медицинскую академию имени С. М. Кирова, может, там тебе помогут…»
Еще кое-что из неприятных воспоминаний того периода, когда к находился в окружном госпитале. Лежал с нами в палате солдат-десантник из Афгана. Как другие ходячие, он за мной тоже ухаживал. Но когда уезжал, «прихватил» с собой подаренные мне боевыми друзьями на день рождения золотые часы, тельняшку, ту, что подарили в Кабуле, значок парашютиста, нож десантный и приемник. Меня этот поступок очень поразил и навел на тягостные размышления: наверное, трудно предсказать, в какой точке находится человек на пути между добром и злом — в общем, на философию потянуло.