Так, например, на одном из древних вавилонских памятников сохранилось изображение такого рода: мужчина и женщина сидят друг против друга по обеим сторонам дерева, на нижних ветвях которого свесилось два больших плода. Фигуры этих людей изображены с руками, протянутыми к этим плодам; позади одной из человеческих фигур, именно женской, стоит вертикальная линия, напоминающая фигуру змея. Этот рисунок не нуждается ни в каком объяснении и явно служит изображением библейского рассказа о грехопадении. В тех же вавилонских преданиях часто упоминается "о древе жизни", об особенном саде, где жил человек, о том, что этот сад охранялся мечом, вращавшимся во все стороны; явно здесь напоминание о библейском рассказе. То же самое почти, что у вавилонян, повторяется и в Финикийских преданиях, в Египетских, в Персидских и в мифологии Греков и Римлян.
Это поразительное согласие преданий древних народов о грехопадении человека с Библией явно утверждает истинность библейского сказания и показывает, что человек, если он желает разрешить мучительную для него тайну зла мировой жизни, не оставляет человека только в сознании неизбежности зла, а дает ему и надежду на спасение, указывает на отраду и радость бытия в Боге и с Ним.
В тайне искупления человека от греха, проклятия смерти Сыном Божиим христианство раскрывает тайну претворения страды жизни, ее суеты и томления во благо жизни. Но почему и искупленный человек, поверивший словам Господа: "приидите ко Мне вси труждающиися и обремененные и Аз упокою Вы"... все-таки должен страдать и как, однако, при этом он все-таки может чувствовать радость бытия. Для объяснения этого необходимо раскрыть самую тайну искупления и выяснить, как человек может снова делаться сыном Божиим и новым созданием во Христе. Скажем только: слезы нужны человеку в земной его жизни: труд, болезни, печали и воздыхания составляют без всякого ограничения то средство, которым грехи и зло в роде человеческом не заходят еще в пределы чисто сатанинского озлобления; слезы нужны человеку, ибо они размывают собой туман и призрак человеческой самодовлеемости, обнажают смертоносный покров похоти плоти, очес и житейской гордости. Разрешите человека от слез, от труда и болезней, возьмите самую смерть от земли и предоставьте человека только самому себе, и вы увидите в человеке такое чудовище, страшное и жалкое вместе, образ которого трудно и представить. Что, в самом деле, было бы тогда с человеком? Сперва, конечно, человек упьется похотью, дойдет в ней до утонченности, изобретет новые и новые виды ее, а все-таки эта похоть будет для человека иметь конец; должны начаться или новые изобретения ее или повторение. Но докуда же будет это?! Тогда люди вероятно в бессмертии своем сами пожелают смерти, как верховного блага, чтобы только прекратить эту позорную жизнь.
Господь отрет от нас действительно всякую слезу и скорбь, но только мы сами должны служить не похотям нашим, а претворять нашу жизнь любовью Божией, низводить любовь эту в нашу жизнь и сделать ее общим дыханием всей нашей жизни, ибо как чрез ослушание наше вся тварь воздыхает и болезнует, так и через обновление наше обновится и вся тварь.
Типы общественных деятелей
Люди, ищущие в жизни высшей правды, умеют "в знамениях времени", в событиях жизни общественной и личной усматривать симптомы поворота нравственных устоев жизни или в сторону их роста и развития, или в сторону их упадка и ослабления. Особого рода нравственное чутье их не позволяет им сводить все явления даже чисто внешней жизни на законы только внешней случайно механики явлений, а заставляет их делать запросы к совести своей и общественной и каждое из этих явлений принимать, как показатель дальнейшего пути жизни, как зов на лучшее и лучшее. Ведь вся механика внешних явлений жизни человеческой есть безусловно отражение внутренней механики жизни и, хотя бы, настоящая анархия жизни и сумбур есть безусловно отражение внутренней анархии и в области мысли (идей), и в области воли (нравственных устоев жизни), и в области чувства (неизменных инстинктов и вкусов). Странное в самом деле можно наблюдать теперь явление, что главный волнующийся элемент, что первые насильники чужой свободы и посягатели на святые права личности человеческой, это учащаяся молодежь высших учебных заведений и отчасти средних, да дезорганизованная и грубая масса фабричных рабочих. Странно как то, почему именно эти две категории людей объединились так дружно между собой в общем деле насилия над чужой свободой, в убийствах и демонстрациях, в распутстве и бесшабашности. Ведь перед нашими глазами происходят все деяния этих передовых борцов и представителей "обновленной России", очевидно имеющей жить под знаменем не братства и свободы, а насилия и дебоширства, и этими передовыми борцами являются пока главным образом учащееся юношество и фабричный элемент. Есть очевидно какая-то общая, выражаясь по модному, "платформа", на которой сходится передовое якобы и молодое наше поколение - ученое и образованное - и эти привязанные нуждой и куском хлеба к бездушным машинам фабричные рабочие люди. И думается, что этой "платформой", на которой люди столь разного внешнего положения, люди сытые и голодные, - интеллигентные и грубые рабочие, сходятся для совместного буйства, насилия и бесчинства, служит та внутренняя, нравственная беспринципность, та распущенность своеволия и убожество умственного багажа, носимого и колеблемого каждой случайной идеей, которые действительно роднят эти два совершенно чуждые между собой по положению и воспитанию класса людей, роднят слишком не высоким родством и соединяют на "платформе" нравственно грязной. И действительно, что в самом деле по внутренней своей физиономии представляет собой теперешняя учащаяся молодежь? Будем говорить о высших учебных заведениях. Отсутствие серьезного научного труда в течении уже почти нескольких лет университетской жизни и недостаток поэтому строго научных серьезных взглядов и определенного научного мировоззрения, скудный багаж знаний или, вернее, полузнаний, вынесенный из средних учебных заведений с правом однако на звание зрелого человека в 18-19 лет, чисто эпикурейские вкусы и запросы к жизни, усвоенные еще в семье и предъявляемые к жизни, отсутствие охоты и привычки к труду и нравственная неустойчивость, вот элементы, из которых слагается физиономия юного глашатая свободы и насилия одновременно. Легче принять готовую идею, ходячую и модную, легче думать, что благо жизни создается не упорным трудом всех, а каким-то чудом дается сразу той или иной политическо-правовой идеей и формой, приятнее считать себя вершителем и строителем судеб своей родины, свободным в своем произволе и неответственным ни перед чем, нежели только сотрудником в созидании блага своей родины путем упорного труда. Личный произвол не привык сдерживать себя, мысль критически относиться и серьезно вдумываться во все, не отдаваясь минутным влечениям, - и вот "платформа" для всякого рода анархии готова, "платформа", оторванная от всяких устоев, от почвы исторической и народной и постоянно колеблющаяся. К этой "платформе" весьма хорошо и удобно подходит и тот багаж внутренней жизни - умственной и нравственной, - который отправляет на рынок общественной жизни громадная по численности масса фабричного люда.