Набор команд был пока что небольшой, слишком трудоёмкой оказалась их запись, но сила, которую я уже чувствовал в её развитии, просто распирала изнутри.
Со светом на площадке стало темнее. Тьма сгустилась, прижала нас к светильнику, но я не стал разгонять её, а просто поставил кольцевую защиту, оградив пространство, достаточное для ночёвки. Пашка, уже хорошо усвоивший мои фокусы, разложил спальники, разогрел прямо на колдовской лампе дешевые лепешки, которые нам всучили в трактире. А какую еду могли купить себе босяки, спавшие в сарае?
— Могли бы и маслом помазать, жадины!
От Пашкиных слов я даже вздрогнул, в полной тишине они прозвучали неожиданно громко.
— Сам виноват. Сидел бы дома, ел бы сусликов копченых. Ты же хотел приключений. На свою же "же".
— Хотел. Но не опилки же жрать! Лучше придумай консервы какие-нибудь!
— Давай уж, тогда, пилюли для сытости. Проглотишь и — неделю без еды! И фигура станет лучше.
— Сам глотай свои пилюли!
— Ты чего бурчишь? Завтра отъедимся.
— До завтра ещё дожить надо.
— Кайтар, ты что? Опасаешься за желудок, так лучше совсем не ешь, а то ненароком уделаешь тут всё, злые духи из одного места повылезают! Или болота боишься?
— Ты же знаешь, что ничего не боюсь. Чего тут бояться? Пустырь как пустырь, плешь на лысине. А раньше здесь, похоже, наш друг гостил.
— Маг?
— Ну а кто же ещё? И псина его громадная.
— С чего ты взял?
— А ты глянь на эти камни. Точь в точь его лапа!
— Ну, похожи. Но он же здесь сейчас не появится.
— Да я знаю, вспомнил просто… Ешь, давай, спать пора уже.
— Ты бы лучше о чём — нибудь хорошем вспомнил, Кайтар!
— Я бы вспомнил, да и без того забыть не могу. А тебе как скажу, так сразу орать начнёшь!
— Да не начну я. И так знаю, о чём ты. Уж сколько раз оговорили.
— А мне-то что, легче, что оговорили? Воздух перемололи, а за ним живой человек стоит…
— Красивый как богиня!
— Да не знаю я, как что! Только когда мы про неё говорим, как про артака, которого сейчас забьём, а шкуру продадим, так во мне все кишки переворачиваются.
— Ты жуй, давай, кишки у него! Вот и заполни их, чтобы не переворачивались. Ты ничего про неё не знаешь, про эту артистку с ядовитыми зубами, а готов всё что есть отдать только за глаза, которые тебя видят, чтобы проглотить как следует, не подавившись.
— Ты, колдун молчи. Ты представь, что за твоей Канчен-Той сейчас пара таких же гавриков идёт охотиться, а я тебе расскажу про глаза. Мало ли, как её жизнь крутанула, мы с тобой ещё зелёные в этом смысле, ни одной настоящей беды не видели.
— Видели, однако. И камнями заложили.
— Это разве беда? Это горе, причём не для них, а для родителей. Им сейчас уже хорошо. А беда — это то, что точит и мучает каждый день, каждый час, и не только тебя, а и всех, кто к тебе привязался.
— Или к кому ты сам привязался, да?
— Да, ну тебя! Сам же всё понимаешь. Ты представь, может у неё свои есть любимые, которых в каком-нибудь подземелье держат. Да и вообще, откуда ты знаешь, что она плохое замышляет?
— Пашка, ты меня достал! Мы какой день по кругу ходим?..Не знаю я. Не-зна-ю! Может, она королю наркотики везёт, поэтому в секрете держится, а может булавочку с ядом! Я что, Сияющий, чтобы всё знать? Мы же договорились, что сначала у-точ-ним! А потом будем выводы делать.
— Будешь ты делать! Ты со своими монашьими принципами продашь её, получишь звание скадра и будешь счастлив, что спас мир от гадины. А там ещё непонятно, кто большая гадина. Все из одного клоповника. Ты что, не видел? Гадина на гадине катается.
— Ты чего хочешь? Сам-то знаешь?
— Я-то знаю! Я хочу сам её удавить, если она в чём-то крупно виновата. Но если она только пешка в руках "этих", то я хочу, наоборот, спасти её и пусть они сами меж собой грызутся.
— Ага, ты её ещё в клан приведи! Папочке! Носки вязать!
— И приведу. А надо будет, уйдём в Паучий. Там никто не помешает.
— Разумеется! И мордоворотов приведи для полного счастья. Ты, Пашка, помешался совсем! У неё платьев в дороге два сундука и поклонников, наверняка, две армии, а ты ей обеспечишь холодную ночёвку на скале, вот счастье-то! И экономия какая!
— Я тебе сейчас врежу!
— Ну врежь! Если полегчает. Только не твоя эта дама. Не про таких, как мы! А если станет тебе ровней, так это будет означать, что ты стал таким же клопом, как они, а она никогда не изменится!
— Всё равно пообещай мне.
— Что? Отпустить её? И денег дать на дорогу?
— Нет. Пообещай мне, что если дойдёт до чего-то серьёзного, то я решу её судьбу.
— А если это злобная вражина, тогда что?
— Да ты глянь, откуда ей быть злобной? С рождения что ли? Так она давно бы в подвалах сидела за решетками. За деньги? Так она их внешностью гораздо больше заработает. А вот если ей в душу наплевали, родных задели, любовь изгадили, вот тогда — в самый раз!
— И если это любовь, то ты спасёшь их обоих и поведёшь вокруг родового столба, так, что ли?…… Чего молчишь?…….. Так?
— Знаешь… поведу. Если не отравлюсь.
От последних слов я буквально подавился своей лепёшкой. И надолго замолчал в шоке! Я считал, что моя первая любовь, которая заставила меня сочинять первые стихи и бежать ночью к кордону, самая сильная на свете.
Но то, что сказал Пашка, тот самый, гроза двора, который мог говорить о девчонках только гадости, причём матом, оказалось настолько выше моего понимания, что совершенно неожиданно этот хулиган стал в сотни раз выше меня, и я готов ему преклоняться, если это действительно так. А он ещё добавил перцу:
— Надо будет, я сам её! Только не отдавать этим паукам….И себя заодно……Так ты можешь пообещать?
Я уже ничего не могу говорить, я просто нахожу Пашкину руку и стискиваю её изо всех сил и он отвечает мне тем же, какие слова могут заменить это древнее священнодействие. В конце концов, жизнь покажет, что там будет дальше и я не могу не уважать это внезапное чувство своего лучшего друга, тем более, что и сам переполнен таким же.
Утро встречает нас тишиной, в которой особенно громко слышно жужжание кольца защиты, облепленое снаружи толстым слоем насекомых. Они гудят, тарахтят крыльями, пищат. Оказывается, я забыл убрать свет в результате наших разговоров, и всю ночь творения Природы летели и летели.
Мы хохочем, собираемся, я уничтожаю все свои колдовские штучки, маскируем корзины листами шкур и снова превращаемся в двух босоногих носильщиков. Сейчас, при свете, это место вообще не выхлядит ни необычным, ни угрожающим, ну, торчат три скалы, так где они только не торчат в этой окологорной местности, как осколки зубов во рту старика.
И, только отойдя по тропе вперёд, мы пересекаем маленький ручеёк, около которого в засохшей, закоменелой грязи виднеется чёткий след огромной лапы с тремя когтями, который ни с чем нельзя перепутать, увидев хотя бы раз. Каким-то чудом остался он от древнего колдовства, затвердевший, и не смываемый дождями. Этот след заставляет всё моё существо вздрогнуть и на миг память обдаёт холодом и запахом дерьма из пещеры.