— Эго приглашение на наш вечер; вы должны почтить нас обещанием приехать завтра. К нам соберутся все современные ученые и несколько очень блестящих представителей знати. Впрочем, вы сами увидите. Итак, я скажу миссис Плаузибль, что вы будете у нас? Вы не захотите разочаровать ее?
— Если будет возможно, я приду к вам, — ответил Ньютон. — Предполагаю, час не очень точно определен?
— О, нет. С девяти до двух или трех; но если вы хотите видеть великих людей, то около одиннадцати.
— Отлично, — ответил Ньютон, — время, удобное для великих людей, удобно и для меня. Надеюсь, миссис Плаузибль здорова?
— Вполне, благодарю вас, до свидания.
И доктор Плаузибль ушел до того быстро, что Ньютон посмотрел вслед ему, желая узнать, что вызвало в нем такую поспешность. Он заметил, что Плаузибль уже горячо жал руку другому джентльмену; через несколько секунд пачка карточек снова появилась из кармана, и понадобился карандаш.
Нам необходимо вернуться немного назад, чтобы познакомить читателя со всем случившимся после того, как мисс Тевисток приняла предложение доктора Плаузибля на палубе «Бомбейского замка».
Когда судно пришло в Мадрас, нежная подруга невесты доктора, жившая в горах, отправила одну знакомую даму с порученном принять мисс Тевисток к себе, пока сама она не подготовит всего к ее путешествию внутрь страны. Эта знакомая встретила путешественницу и радушно приняла ее у себя в доме; однако намерения мисс Тевисток изменились, а потому изменилась и ее преданная привязанность к подруге ранней молодости.
Она написала ей о будущей перемене в своей жизни, затем прибавила, что так как дела мистера Плаузибля требуют его немедленного возвращения в Англию, это, к сожалению, лишит ее наслаждения обнять ту, которая владела ее сердцем. Тем не менее письмо это дышало холодностью; со своей стороны, мисс Тевисток очень обиделась на свою милую подругу, которая не соблаговолила ей ответить.
Через неделю мисс Тевисток обвенчалась с Плаузиблем, и не прошло и двух недель, как они уже отплыли на родину. Доктор Плаузибль узнал, что его жена дала ему верные сведения относительно своего состояния и что теперь он мог разъезжать в собственном экипаже.
Скоро после возвращения Плаузибль нанял дом на очень модной улице и, не желая оставаться праздным, попытался снова начать практиковать; хотя богатство, принесенное его женой, было очень значительно, однако для того, чтобы содержать в Лондоне экипаж и лошадей, ему пришлось «держаться ближе к ветру». Кроме того, он был честолюбив.
Ночной звонок с надписью «Ночной звонок», изображенной прописными буквами, чтобы люди днем запоминали, что это ночной звонок (ведь надписи этой они не могли видеть в темноте), был устроен с одной стороны дверей. Он звучал так же громко, как сигнальный, и его можно было слышать во всех домах улицы, на которой жил Плаузибль.
В каждом ремесле есть свои маленькие тайны; между прочим, врач может легко получить практику при помощи одного таинственного средства; оно заключается в том, чтобы люди думали, будто у него много пациентов. Как только установится такое мнение, он сейчас же находит практику; и доктор Плаузибль отлично знал это. К подъезду подъезжала его карета и некоторое время стояла у дверей, потом появлялся доктор и садился в экипаж. Он около трех часов разъезжал по всем частям города, стараясь сидеть так, чтобы каждый мог его видеть. И Плаузибль рассматривал что-то — как думали люди, свою книжку со списком визитов, которые ему предстояло сделать. Иногда он останавливался подле дверей дома какого-нибудь важного лица, где уже до его приезда стояло два-три экипажа, и, войдя в подъезд, спрашивал у портье какие-нибудь пустяки.
Он прибегал и к другой уловке: стучал в дом какого-нибудь титулованного человека и «по ошибке» спрашивал, дома ли другое титулованное лицо. В таких занятиях проходило утро; наконец доктор Плаузибль возвращался домой.
В течение первого месяца сторож, получавший известное вознаграждение за свои услуги, раза три в неделю дергал за ручку ночного звонка; позже его обязанности возросли; наконец колокольчик звонил каждую ночь, а иногда и по два раза в ночь, и соседи, сон которых нарушался, кляли и доктора Плаузибля, и его практику. Теперь карета поспешно подъезжала к дверям, и Плаузибль быстрыми шагами выходил из подъезда с ящиком хирургических инструментов в руках и торопливо уезжал иногда по два раза в день
Со своей стороны, миссис Плаузибль играла роль все лучше и лучше по мере того, как ее знакомства с соседями делались обширнее. Она постоянно жаловалась на то, что ее муж врач, уверяла, что доктора Плаузибля никогда не бывает дома, что никогда нельзя знать, в котором часу им можно будет сесть обедать. Все столы в квартире супругов Плаузибль были усеяны визитными карточками важных и богатых людей, которые доктор доставал в лавке знаменитого гравера при помощи подкупленного им приказчика и в отсутствие хозяина магазина.
Наконец знания мистера Плаузибля действительно пригодились; и хотя в высшем обществе его никто не знал и даже не слыхал о нем, к нему стали обращаться семьи, стремившиеся казаться важными и знатными, воображая, будто он популярен в высшем кругу.
Так случилось, что на той же улице жил другой врач, почти против Плаузибля, но не занимавший такого хорошего положения, как его собрат. Его фамилия была Фезибль. Он не имел обширной практики, и у него на руках были жена и дети. Понятно, что Фезибль тоже хотел расширить практику и упрочить свою репутацию. После многих бесплодных попыток добиться того и другого, он наконец придумал план, который, как ему казалось, мог оказаться удачным.
— Дорогая, — однажды утром сказал он жене, — я думаю устроить вечеринку «с беседой».
— «С беседой», любовь моя? Но ведь это стоит дорого.
— Нет, не очень. И если вечер принесет мне практику, мы еще отложим денег.
— Да, моя любовь, если принесет деньги!
— Нужно что-нибудь сделать; у меня остался едва ли ни один пациент. И вот мне пришла мысль, которая должна удастся. Погоди, дорогая, сделай лекарство вот по этому рецепту и вели слуге отнести его к миссис Блюстон; хотелось бы мне иметь полдюжины пациентов вроде этой дамы. Я пишу для нее рецепты, получаю вознаграждение, потом, говоря, будто я желаю, чтобы лекарство было сделано хорошо, вызываюсь сам отнести рецепт в аптеку.
— А что такое с миссис Блюстон, моя любовь?
— Да ничего; она просто объедается, вот и все. Абернети исцелил бы ее в сутки.
— Да, но что же ты скажешь по поводу «беседы»?
— Пойди и сделай лекарство, дорогая, потом мы обсудим вопрос.
Так они и поступили. Составили список лиц, которых предполагалось пригласить, вычислили издержки, все решили.
Прежде всего стоило обратить внимание на карточки.
— Вот эти, моя любовь, — сказала миссис Фезибль мужу, входя после долгих блужданий и еще не сняв шляпу, — они стоят три шиллинга и шесть пенсов за сотню. А эти — побольше — четыре шиллинга и шесть пенсов. Которые лучше взять?
— Право, дорогая, когда рассылаешь так много визитных карточек, не следует делать излишних расходов. Карточки в три шиллинга и шесть пенсов достаточно хороши и велики.
— А за гравирование четырнадцать пейсов.
— Хорошо; это только первый расход.
— Л вот это ленты для шляпок наших девочек. Я купила их в магазине «Ватерлоо» очень дешево; они хорошенькие, цвета свечки.
— А ты говорила о платьях?
— Да, моя любовь; у Салли и Пегги есть по белому платью; Бетти я дам надеть мое собственное.
Разница между «беседой» и раутом состоит в следующем: во время «беседы» предполагается, что вы будете или говорить, или слушать, что вы слишком эфирны для уничтожения закусок. На раут вы являетесь, чтобы вас давила толпа; едите мороженое, желая прохладиться. Поэтому «беседа» лучше раута для кармана, которого касается дело, ибо дешевле достать пищу для ума, нежа» ли для тела. По-видимому, чай сделался напитком современных ученых, как нектар служил в свое время средством утоления жажды богов. В одном недавнем номере газеты я видел, что лорд Г. обещал напоить чаем географическое общество. Если бы его сиятельство знал, что на палубах кораблей существует напиток, еще более подходящий для науки, которой он занимается как президент общества, я убежден, он немедленно заменил бы им чай.