Только тогда понимаешь — милочка, а ведь это не рай! Бесконечное совокупление и услада всех возможных страстей уже давно надоела, но ты не можешь остановиться. Ты жрешь, пьешь, вкалываешь в вену иглу за иглой, сношаешься и приходит боль. В аду регенерация возрастает многократно — подарок к чувствительности. Раны заживают в десятки разов быстрее, но что с раковыми опухолями или сердцем, заплывшим жиром? Что с венерическими болезнями, что с отвалившимся от сифилиса носом? Боль смешивается с удовольствием, порождая чудовищной силы коктейль, а ты не можешь остановиться. И умираешь. Вот только умерев, ты спускаешься на круг ниже. А там уже вспоминаешь Линт, как вершину блаженства, которую не вернуть…
Манада ненадолго задержалась в Нэт-Те. Может быть, даже видела там Жюбо. Упав в зловонное море чистого дерьма, ее почти сразу сожрала какая-то огромная зверюга. Слава Гоябе, она не запомнила вечность, пока ее переваривали. Регенерация и чувствительность после каждой смерти увеличивается и это, наверное, очень больно, когда тебя медленно разъедает желудочный сок, а потом выкидывают в море, чтобы пополнить его содержимое. Ну а дальше Хора, где умереть уже не так просто, где даже пепел может жить, страдать и стенать…
***
Отразившись в маленьком зеркальце на боку кареты, лучик солнца попал в глаза Манаде. Яркая вспышка уничтожила образы ада. Она подумала: "Хорошо бы если навсегда" — но понимала, что никогда не забудет пекла. Она повернула голову, взглянула на Жюбо. В мутности глаз она увидела отражения той же вековечной грусти, что наверняка притаились и в ее глазах. Мертвец показался ей таким родным, таких хорошим, потому что знал… Он видел, страдал, корчился от боли и понимал: нет ничего хуже этого и даже грязная работа на побегушках у непонятного Мастера — ерунда! Нет ничего хуже ада, нет ничего хуже ада, нет ничего хуже ада!!! Если бы Манада могла, повесила бы эту надпись на небо и подсвечивала по ночам. Чтобы живые помнили: все ваши грусти, обиды и неприятности — фигня. Важные вещи начнутся после… в том, что будет, а не в том, что есть или было.
Городок Благодарный взглянул на них в половине второго дня. На небе собрались тучки, окрасив округу в серые тона. Впрочем, вряд ли ясное солнышко смогло бы приукрасить сие поселение. Уныние как будто поселилось в стандартных пятиэтажках или трехэтажках. По улицам бродили мрачные небритые личности, возле торговых лавок собрались очереди.
Жюбо попросил отвезти их к постоялому двору, что извозчик и сделал. Расплатившись, мертвецы вышли, осмотрелись. Когда-то красная крыша неприветливо таращилась на них, немытые окна притаили темноту запустения.
— Странный город, — сказала Манада.
— Почему?
— Все какое-то грязное и противное…
— Это ты просто не видела грандиозные постройки седьмой эпохи. Гарантирую — от них вообще можно сойти с ума. А это обычный провинциальный город. Хотя, конечно, однообразный. Ну, войдем.
Ржавый забор отделял внешний мир от гостинцы, как заключенного ограничивает клетка. На первом этаже расположился ресторан, но еда мертвых не заинтересовала. Войдя, они обнаружили старую стойку и пустое фойе. В углах собрались паутиновые сети, в которые можно смело поймать не то что насекомое, но и мелкую рыбу. Пол уже давно обшарпали тысячи грубых подошв.
— Эге-гей! — крикнул Жюбо. Ответом ему стало дребезжание плохо затворенных окон.
— Может это здание уже не работает? — предположила Манада.
— Возможно. Есть кто живой?!
Живые точно есть — по ступеням пробежала жирная крыса. Где-то справа послышался скрип человеческого горла, пытающегося прочистить воздуховод от мокроты. Вскоре из двери в ресторан появилась человеческая морда и осведомилась:
— Чего надо?
Мужчина неопределенного возраста — промежуток между тридцатью и пятидесятью — с недельной щетиной, короткими волосами и глазами, принадлежавшими не хомо сапиенс, а скорее лабораторной мыши. Мертвые не чувствовали запаха, но могли представить: из кривого рта несет, как из винного погреба.
— Приветствуем вас добрый корчмарь. — Поклонился Жюбо. — Мы хотели бы снять у вас комнату для постоя.
Мужик наморщился, пытаясь понять, не чмом ли его назвали, но решил — показалось. Он, наконец, покинул ресторан и предстал во всей красе. Старые синие кальсоны и полосатая рубашка настолько измятая, что казалась эскизом ландшафта горного массива. На ногах серые носки и матерчатые тапочки, причем на левом дырка совпадала с дыркой в носке — на обозрение выставлялся черный ноготь. Возможно, он уронил на ногу бутылку?
— По пятихатке с рыла и можете селиться, — сказал мужик, заходя за стойку.
— Скажите добрый господин, а не известна ли вам особа, по имени Светлана Трохина? — спросил Жюбо, отсчитывая деньги.
— Трохина? — прохрипел мужчина. — Конечно, знаю. А вы небось того… тоже искусствоведы?
— Ваше утверждение вполне соответствует истине. — Поклонился Жюбо.
— То-то говоришь, как голубой… У Трохиной мастерская в трех кварталах отсюда. Пойдете из гостиницы направо, на светофоре свернете налево и упретесь. Вот ключи, номер двухместный на третьем этаже. Как войдете, включите свет в сортире и не выключайте — это отпугнет тараканов…
Мужик достал из-под стойки стеклянную бутылку с прозрачной жидкостью, сделал глоток. Жюбо сомневался, что это простая вода. Мертвец еще раз поклонился и пошел наверх. Не принимавшая участия в беседе Манада, последовала за ним.
Открыв дверь комнаты, Жюбо тут же решил — деньги оставлять здесь не станет. Номер напомнил помещение лазарета: белые стены, белые простыни, белые двери и оконные рамы. Две односпальные кровати, два стула и стол. В общем обстановочка не впечатляла, с другой стороны Жюбо и не требовался комфорт. Он кинул чемодан на кровать, сел рядом. Манада включила в ванной свет и действительно увидела с десяток тараканов, разбегающихся по углам. Вернувшись в комнату, она обнаружила Жюбо, трущего подбородок.
— Чего призадумался? — спросила девушка.
— Странно…
— Что?
— Откуда он знает Свету?
— Не поняла?
— А еще у нее мастерская… непонятно.
— Да объясни ты толком!
— Ты что забыла, почему мы сюда приехали?
— Убить внуков Магистра.
— А зачем их надо убивать?
— Потому что он проклял их и случайно себя… хм-м… действительно странно.
— Угу. Ты еще не представляешь насколько. Проклял бы их какой-нибудь средний колдун, тогда еще можно понять, но Биатриче — демиург вечности. Жертвы его проклятья должны перебиваться с хлеба на воду и едва сводить концы с концами. А тут, видишь ли, ее, оказывается, знают да еще у нее мастерская и она имеет отношение к искусству! Хотя может эта другая Трохина…
— Да не-е… вылитая Варя.
— Тогда, наверное, проклятье коснулась ее как-то иначе. Впрочем, мы скоро разберемся. В любом случае самая сложная часть почти пройдена — мы нашли первую внучку, теперь надо узнать у нее об остальных и убить.
— А если она не расскажет?
— Сначала попробуем подкупить, если не получится, начнем пытать. — Пожал плечами Жюбо.
— Когда идем?
— Сейчас и пойдем, только не станем гнать карету. Сначала посмотрим, что да как, а то не нравится мне все-таки, что у нее мастерская…
Обитель Светы нашлась быстро и еще больше насторожила мертвого курьера. Одноэтажное здание явно отличалось от окружающих. Бардовая крыша, зарешеченные окна, у входа две колонны, ухоженные газоны и табличка с надписью: "Галерея Светланы Трохиной, часы работы с 9 00 до 16 00". Жюбо ничего не сказал, а просто пошел к входу. Там в маленьком окне их встретила приветливая старушка и продала два билета.