-Знаете, Игорь уехал, а я взяла академический отпуск в институте, и вот теперь одна и одна. Соседка иногда приходит так поговорит о ерунде и уйдет. Вот телевизор, книги, да гулять. Езжу на набережную иногда. В троллейбусе, еду в форме кого увижу, и мне Игорь кажется везде. А вчера вот сон приснился, что все приехали оттуда, весь наш полк, а Игоря нет, его забыли там, представляете какая глупость. А соседка приходила, говорит, ну точно он теперь вернется домой. Этот сон примета такая хорошая. Если приснится, что кого-то убьют, он точно будет живой!-
Смех ее был беззвучным, она смеялась одними губами, глаза светились тревогой. Она говорила ему, видимо истомившись в своем вынужденном одиночестве, сомнениях и догадках, так мучавших ее. Родионов взглядом изучал ее, ней был простой вязаный свитер, подчеркивающий ее фигурку и шерстяная клетчатая юбка. На ногах шерстяные колготки и белые носочки. Светлые волосы она собрала пучком в хвостик, перетянутый резинкой.
Стол был накрыт, и они поели.
-Вы останетесь у нас ночевать?- спросила она. 'У нас' снова больно отозвалось у него в груди.
-Если вы будете не против этого,- вежливо ответил Родионов.
-Знаете я так рада знакомству. Я вас представляла себе совсем другим. Строгим, суровым таким и знаете большим пребольшим. Игорь про вас много рассказывал. Он очень вас любит, правда. Вас и Светлану Николаевну. Ложитесь спать здесь на кухне, на диване, я вам постелю. А я там, в комнате лягу. А вы пока если хотите в душ сходите с дороги. Вот вам полотенце! Вода горячая есть! Шампунь, мыло мочалку все берите не стесняйтесь!-
Полковник переоделся в комнате и покорно прошел в ванну. Он решил, что сегодня ничего ей не скажет, а все скажет завтра, сразу утром, когда они встанут, позавтракают. Он не хотел рушить ее хрупкий мир.
Когда Родионов зашел в ванну и закрыл за собой дверь, то Лена услышав шум включенной воды, быстро подошла к его сумке стоящей на полу в углу при входе. Предчувствие охватило ее всю, обожгло острой страшной догадкой. Как во сне несмелой рукой она растянула молнию его сумки.
В ней поверх вещей лежала знакомая офицерская сумка, - рыжий планшет, слегка обгоревший снаружи. Она провела по его поверхности пальцами. В боку сумки открытой рыбьей пастью вывернутых наружу краев зияла рваная рана. Лена бережно взяла его в свои руки, преодолевая нахлынувшую на нее дурноту. И больше уже не останавливаясь, не думая и не догадываясь, - отбросив все, она открыла его, на внутренней стороне оборота сумки она прочитала знакомую надпись, написанную шариковой ручкой: 'Родионов Игорь Владимирович'. И дальше отказываясь догадываться, женщина вынула из нее бумаги, лежащие под прозрачной стенкой внутри. Это были неотправленное письмо Игоря к ней и бумага командира полка Ярославцева благодарящего родителей за погибшего сына.
Все! Все стало ясно. Пальцы разжались, бумаги выпали из ее рук, разлетелись птицами по полу в разные стороны. Она сжалась, останавливая слезы и рыдания, подавляя внутри себя слабость железной волей.
-Ты должна быть сильной, ты должна жить для ребенка!-
Говорила она сама себе, запрещая себя самой жалеть, считая жалость к себе дешевым разрушительным наркотиком:
Ты сильная, ты справишься!-
На миг закрыла глаза и открыла их снова, нагнулась, подняла разбросанные бумаги. Прижала письмо к своим губам, пытаясь вспомнить его поцелуй. И не глядя все бумаги назад в отсек планшета, закрыв его, как будто пряча его смерть в то место, откуда она так нечаянно появилась в ее жизни. Сумка, это его сумка, это все что осталось от него, все, что вернули ей. Что вернули ей с этой войны вместо Игоря. Она еще раз провела по ее поверхности пальцами.
-Не смей! Не плач! Не смей! У тебя будет ребенок, ты не смеешь!-
Прижав сумку к груди обеими руками, она вышла на кухню и, подойдя к окну, замерла у него, застыла в молчании. Замерла так как будто бы совсем умерла, не чувствуя больше себя, своего дыхания, не ощущая биения сердца, ног, рук - ничего не чувствуя. Но и в этой пустоте не было, никакого покоя. Тишина вокруг нее зазвучала переживаниями.
Во дворе под окнами горел одинокий фонарь. Отражая его свет, сверкали покрытые инеем ветви деревьев. Вырвавшаяся из плена черных облаков на небо пролилась желтая луна. Большим невидящим глазом она светила на мир внизу. Искрила снежная дорожка, от общежития уходящая вдаль, пропадая в темноту.
Она вспомнила тот день, то ранее декабрьское утро, когда ее Игорь уходил из дома в последний раз. А ведь он так не любил это слово последний, всего педантично поправлял ее: 'крайний', так все суеверно говорили в его части. Они долго целовались тогда на пороге перед расставанием, не смея расстаться. Она хватала его за руки, не отпуская, а он целовал ее. Целовал ей губы, шею, лицо, ласково касался теплыми губами ее закрытых глаз - так как любила она. А она все пила и пила как сладкое вино эти бесконечные поцелуи, подставляя себя под них как под дождь, не могла ими никак напиться. Пьянея от них, в жажде, стараясь запомнить, вобрать каждый из них так глубоко в себя как могла, навсегда. И шептала ему, в полузабытье: 'еще целуй, ну же, еще, еще!' Голова ее кружилась от невыразимой беспредельной нежности к нему, от которой казалось, можно было задохнуться. И она задыхалась, теряла рассудок, любовь к нему переполняла ее. И он целовал и смеялся: 'все, хватит' убирая лицо и губы. А она капризно требовала 'мне так тебя всегда мало, я хочу еще, мне нельзя, никак нельзя отказывать!', он отвечал покорно: 'конечно' и пальцы их переплетались, и игра начиналась снова. И она устав, напившись им, отпустила его, обвившие его шею руки, разжались, безжизненно спустились с его плеч. 'Иди' приказала ему: 'ну же иди'. И кивнула ему, махнула рукой. Они встретились взглядами. Игорь побежал по коридору, торопясь, уже опаздывая.
А потом он выбежал на улицу, и быстро шел по искрящей в свете фонаря снежной дорожке. Снег хрустел под его шагами. А Игорь то и дело, через каждые несколько шагов, поворачиваясь к ней с улыбкой, останавливался, смешно пятился спиной вперед. И он, махая ей рукой, выдыхал белый пар ртом в морозных воздух. Елена, тогда стояла на этом же самом месте, где и теперь, у кухонного окна, приподнявшись на носочках, и провожала его долгим взглядом, еще чувствуя на своем лице, шее, губах его поцелуи. Она рисовала в воздухе ему сердца и шептала беззвучно так, что бы он понимал по ее губам: 'я люблю тебя', и он кивал, что все понимает, и в ответ слал ей воздушные поцелуи. Пока не пропал, не растворился в темноте. Так и ушел Игорь навсегда в зиму, и уже к ней не вернется.
А ведь совсем еще недавно они оба даже не могли поверить в какую-то там смерть, и жизнь им казалась как древним богам бесконечной. Это было не про них, это было где-то далеко, не с ними, и поэтому не реально. Вообще не правда, как будто смерть кто-то придумал как глупость, как нелепую выдумку. И сейчас смерть ей казалась невероятной, но она уже ощутила ее странный вкус, ее холодной присутствие.
Но Лена не верила в нее до конца, ей казалось, что все еще можно исправить, просто надо что-то предложить богу, попросить его, помолится ему, искренне, от сердца. А взамен отдать ему, пообещать что-то такое важное, ценное, что бы бог Игоря обязательно вернул ей. И тогда они все поймут, что ошибались, он жив и только двое, она и бог будут знать эту тайну. А бог может сделать все, абсолютно все. Но что она могла ему предложить? Что? Что бы такого? Она могла предложить ему свою жизнь, но только после того как родит малыша, лишь бы еще увидеть Игоря, лишь бы бог вернул его! И сама испугалась все этих мыслей.
Игоря у нее отняла война, отняла навсегда, злой когтистой рукой смерти вырвала его как кровавую жертву своему вечно голодному хищному богу, который спал и которого эти люди опять разбудили. И Игорь уже не вернется, больше не пройдет по этой дорожке со службы домой, не помашет ей рукой, видя ее в окне. Почему же он, именно он? Смерть слепа и приносит свои письма без адреса. Это как лотерея, только и здесь выигрыши уже распределены между своих?
Но она сильная, она должна жить, назло смерти, вопреки всему, наперекор судьбе, но жить. Так как бесстрашно стоит капитан в бурю на мостике корабля. И она не смеет, не смеет себя убивать бесплодным горем!