За этой хрупкой молодой женщиной, такой еще юной, но сильной дерзким духом была своя жизнь. И жизнь любого человека всегда вызов для смерти, начиная с самого рождения - так говорила ей мать. И ее жизнь наполненная светом и теплом материнской любви началась в Средней Азии в пригороде Ташкента, а детство прошло среди зеленных садов, солнечных улиц, простых и добрых работящих людей, живших дружной многонациональной семьей. Узбеки, русские, немцы, корейцы, татары, евреи - все они и тех, кого приютил хлебный Ташкент в годы войны и те, кто приехал сюда потом, в том числе восстанавливать его после ужасного землетрясения из разных уголков Союза, спокойно существовали вместе. Они с матерью жили в частном небольшом доме с яблоневым садом и тенистой беседкой. Летом спелые крупные яблоки тяжким грузом клонили ветви деревьев вниз, падали на землю, на крышу беседки и они даже не успевали собирать их. Рядом с домом был пруд, куда они с подружками летом бегала купаться. И тогда казалось, что так будет всегда.
Мама работала на каком-то обрабатывающем комбинате, приходила с работы поздно, сильно усталая. Маленькая Лена с раннего детства росла самостоятельной девочкой, не по годам забавно серьезной и рассудительной. Она занималась домашним хозяйством помогая, матери, а по вечерам сделав уроки, сидела на кухне у окна, открывавшегося в тихий переулок, ведущий к дому. И ждала мать с уже подогретым ужином и горячим чаем. Родных у них не было, родственников им заменяли добрые, всегда готовые придти им на помощь соседи, она особенно любила семью узбеков дядю Тахира и его жену тетю Сухроб. У них была большая белая собака Джульбарс, очень умная и красивая, они любили готовить плов и по выходным приглашать на него всех соседей. Свои дома живущие в их переулке, да и на их улице люди не закрывали, чужих людей, как и воровства среди них не было. И гостям были рады всегда.
Тот, кто был ее отцом жил неподалеку. Он ушел от них, когда Лена была еще очень маленькая, и она не помнила его совсем. Не осталось ничего, никаких даже смутных воспоминаний. Мама о нем не говорила совсем, а она не спрашивала. Про него рассказала ей одна из подслушавших разговор родителей маленьких соседок-подружек, и она тогда в семейном альбоме, даже нашла его фотографии, убранные рукой матери в большой бумажный конверт. С них на нее смотрел высокий красивый молодой мужчина, рядом с мамой, державший ее еще грудную на своих руках, и улыбался. Мама была юная и счастливая. Они были красивой парой. Что разбило их семью, она не знала. Говорили, он изменил маме с другой женщиной, и она не простила, выгнала его, хотя очень сильно любила.
И она стала узнавать его, этого чужого незнакомого мужчину вечно куда-то спешащего и не замечавшего ее в упор. Когда он проходил мимо нее, взволнованное сердце билось все сильнее, и она замедляла шаг. А он по-прежнему не видел ее. Однажды этот человек даже случайно толкнул ее и растерявшись, как будто проснувшись от сна, даже посмотрел на нее. Это были такие же, как у нее большие голубые глаза, но равнодушные и ничего не видящие. И ей казалось, что он просто не может не узнать ее. Она не понимала, как можно вообще ее не узнать. Он холодно бросил ей:
-Осторожнее девочка!-
И тут же забыл о ней, и развернулся и пошел мимо безразлично дальше. А она маленькая забавная с косичками и огромными голубыми бантами стояла, молча провожая его взглядом, крича одними только глазами полными непонятных смешанных чувств ему вслед, что бы он немедленно вернулся и узнал ее, наконец. Узнал в этой маленькой одиноко стоящей посреди улицы девочке свою дочь и обнял ее. Как хотела она тогда этих объятий, с замиранием сердца желала почувствовать мужские сильные руки отца и ощутить его странно знакомый запах родного человека. Но он ушел одетый с иголочки, ухоженный, ничего не замечающий вокруг себя, живущий где-то в своем ему известном мире, где ее не было, и быть было не должно.
И, так же как и ее он не видел осеннего низкого неба, упавших желтых листьев под ногами это было все ему не нужно. Он просто прошел мимо нее точно так же как проходят мимо сотни людей, смотря, сквозь друг друга пустыми невидящими взглядами.
И тогда придя домой она, заплакала, от жалости к матери и к себе. Она стала любить маму еще больше, мама стала ей еще ближе и родней. Но уже тогда она смогла взять себя в руки проявляя волю и твердо приказала себя, его забыть. Фотографии из конверта сожгла, уже без всяких слез с сердцем полным холодного покоя. И она его забыла.
Начался конец восьмидесятых и Союза рухнул, погребая под своими обломками сотни тысяч людей, ломая человеческие судьбы. В их районе никакого национализма не было, все по-прежнему жили дружно, из города доходили слухи, что-то кого-то избили или ограбили из-за того что он не узбек, а русский, татарин или кто-то другой не имеющий отношение к титульной нации, но верить в это не хотелось.
В школе же все началось, учителя на уроках узбекского начинали с политинформации. К ним в класс заходила молодая учительница, узбечка языка говорила заведомо непонятных не узбекам фраз и все дети представители этой титульной нации начинали во весь голос громко смеяться. А когда ей надоедало это развлеченье, то она начинала, приняв обиженную позу рассказывать как тупые глупые русские, бездари и лентяи, а русскими называли всех выходцев из России, не хотят учить узбекский язык. Не желают, хотя при этом, они по узбекской земле ходят, и узбекский хлеб едят. И вообще узбеки их приютили во время войны и спасли, так почему они такие не благодарные не хотят учить язык той страны, в которой живут, мол, они узбеки же знаю русский. Как можно жить во Франции и не знать французский, а в Германии немецкий? Не хотят его учить - так пусть убираются к себе в Россию и там живут! Раз не они способны уважать язык страны, ставшей для них родным домом.
А дальше пошло поехало в школе появились группы узбекской молодежи, открыто оскорбляющие всех русских - убирайтесь в свою Россию! Дядя Тахир был очень возмущен этим: 'да как же они так могут подонки, они позорят наш народ, не бойся дочка, если что сразу говори мне, найдется, кому тебе защитить'. В 1990 году комбинат закрыли, мать осталась безработной, перебиваясь на каких-то временных заработках, и они едва сводила концы с концами. Им очень помогали соседи. Русские начали уезжать. Ночью по городу стало ходить не безопасно, обкуренная распоясавшаяся от безнаказанности узбекская пьяная молодежь могла изнасиловать и убить. По городу поползли тревожные слухи о том, что русские семьи, живущие в городе стали пропадать. Дядя Тахир уверял, что это все просто слухи, так быть не может, но когда Лена или ее мать поздно на автобусе возвращались домой из города, то сосед и его жена часто встречали их на остановке, с со своим неизменным спутником верным псом Джульбарсом.
В то 1990 года лето тяжело мать заболела, ее положили в областную больницу, в Ташкент. Дочь ездила часто навешать ее там, возила продукты, ухаживала. Однажды Лена поехала домой от матери, чуть припозднившись, они заговорились друг с другом, и не заметили, как быстро пролетело время. Но водитель автобуса старый узбек ее до дома немного не довез, он, почему-то остановился, сказав, что всем русским надо выйти из салона, иначе он дальше не вообще поедет. Такое тоже случалось, до дома было недалеко, и она единственная русская из десятка других пассажиров вышла.
С какой целью водитель это сделал было не ясно, разве только заставить ее переживать, что ей придется пойти так поздно одной? Она вышла в районе старого парка, где с одной стороны стояли новые пятиэтажки, а там сразу за парком в частном секторе, недалеко уже был ее дом. В парке было темно, место считалось опасным, там собиралась по вечерам молодежь и люди обходили его. Через темный парк идти она не решилась, и поспешила вдоль дороги. Когда она прошла уже метров двести от остановки, ее окликнули, раздался громкий смех, это были пьяные молодые люди-узбеки. Испугавшись, она побежала от них в сторону дома так быстро, как только могла, но они нагнали ее, окружили, стали смеется, грубо толкать, оскорблять.
А вокруг была безлюдная дорога и погруженный в непроглядный мрак, парк. Ее сердце бешено заколотилось в груди, невдалеке уже горели родные огни, но до них бежать еще оставалось метров триста. Она слышала лай собак, доносившийся оттуда, но добежать туда уже не могла. Машины равнодушно проезжали мимо, не останавливаясь.