И Лене снова казалось, что может быть это следы ее любимого ушедшего навсегда и быть может если она быстро соберется и выбежит то по этим следам она нагонит его, уходящего.
Лена чувствовала, что эта боль огромна, и если сейчас со словами она хотя бы чуть-чуть ее уменьшит внутри, то ей станет легче. И она продолжала говорить за Родионова, то, что он должен был сказать ей сам:
-И вот, и вот пока вы купались, я и решила проверить вашу сумку. Вы должны меня за это простить. Это не хорошо так поступать как я, но я ее все равно открыла. И когда я увидела там полевую сумку, я сразу ее узнала и все поняла! Скажите, мне правду он погиб?-
Зачем был нужен этот вопрос, все было и так ясно. Родионов неловко встал, а Елена повернулась к нему с суровым выражением лица:
-Понимаете, я обещала ему никогда не плакать! никогда! Это плохо скажется на нашем ребенке.
Она бережно положила руку на свой округлый уже заметный живот.
-Я очень его любила и лучше него мне никого уже, никогда не найти. Он был лучшим во всем. Он всегда дарил мне цветы. Заботился обо мне. Это вы его так научили заботиться и любить женщину? А когда он уехал, я даже ходила, сама себе покупал их, потому что привыкла к тому, что дома у нас всегда были цветы. А знаете, как я полюбила его? С первого взгляда, как в кино, как дура, как бывает только в самых глупых книжках, посмотрела один раз на него и решила - это мое и полюбила, без остатка вся целиком, как кошка, без памяти, сразу, без колебаний и сомнений. Весь мир тогда для меня перевернулся. Он теперь только мой и все, а я только его. Он мой и я его никому уже не отдам. Вы знаете, у меня кроме него не было никогда, никого, я сразу ему стала принадлежать на самом первом свидании, понимаете, и мне было все равно! Что он обо мне подумает, абсолютно все равно. И он был такой же, такой же! Такой цельный, такой настоящий. А теперь я сказала вам все. Все. Спокойной ночи Владимир Иванович! Ложитесь спать!-
Она выключила на кухне свет, тихо прошла к себе в комнату и легла молча не раздеваясь.
Родионов хотел было что-то сказать, но не решился, да и не зачем, наверное, все главное уже сказано, а там что внутри, зачем делится этим? Она не нуждалась в его словах, поддержке. На часах было уже очень позднее время. Надо было обязательно спать. Завтра должен предстоял тяжелый долгий день.
И Владимир остался сидеть на диване, слушая шорохи в тишине ночи, шум ветра за окном, зима ему шептала слова, а он не слышал их. Он разделся, повесив одежду на край стула, прилег, накрылся одеялом. В голове звучали лишь слова этой маленькой гордой девочки: 'Я полюбила его сразу'. И сон ушел, и разные мысли одолевали его, лишая покоя. Родионов ворочался, пытался найти положение, в котором может заснуть, но все было бессмысленно и бесполезно.
Родионов почти уже задремал, когда услышал ее легкие шаги, она не спала, она зачем-то встала. Елена вошла на кухню и села на краю дивана возле Владимира. Он увидел снова ее лицо освященное светом фонаря, вливавшимся через окно между занавесок.
-Простите меня. Не подумайте плохо обо мне. Я очень его люблю. Мне очень плохо, очень! - ее голос теперь дрожал.
-Мне даже кажется, что я могу умереть, понимаете, умереть. Не подумайте обо мне плохо. Я не могу уснуть. Скажите? У вас была дочь? Нет не правильно, вы хотели бы дочь? Нет. Если бы была у вас дочь. Представьте, что я ваша дочь и мне очень плохо. Пожалуйста, пожалейте меня как будто я ваша дочь! Можно я лягу тут с краю рядом с вами. Прошу не подумайте обо мне плохо. Мне так страшно, так холодно одной. Я очень боюсь за него. Я до конца так и не научилась верить в бога. Мы все были атеистами, и я боюсь, что там и правда ничего нет. Понимаете, даже нет темноты, такой темноты, когда ты закрываешь глаза и просто лежишь. Сначала я думала, что умереть это значит так лежать и смотреть темноту. Но потом поняла, что если тебя уже нет, то и нет темноты. Понимаете, ничего нет!
И она легла с краю возле него на диван к нему спиной, поверх байкового одеяла, она была одета в том же свитере и юбке, но он ощутил дрожь ее хрупкого тела, своей рукой она нащупала его ладонь и положила себе на голову.
-Пожалуйста, просто погладьте меня как будто я ваша дочь! Прошу вас! Вы знаете, моя мама воспитывал меня одна. У меня ведь никогда не было отца. Мой отец ушел от мамы к другой женщине, полюбил ее и бросил нас. А мама умерла, когда мне было тринадцать лет. Кроме Игоря у меня не было никого , понимаете, никого ! -
И, боясь обидеть ее своей медвежьей неловкостью стыдливо и осторожно, он стал гладить ее по волосам своей дрожащей от волнения рукой. Он разучился быть нежным. Он разучился любить женщину.
И полковник вспомнил Свету. Солнечную юность. Как все было у них тогда. Как они лежали на мятых простынях, обнявшись, не в силах расцепить сплетенные руки и тела. Как, не отрываясь друг от друга, они смотрели в бездну глаз напротив, и что-то все новое для себя и важное находя в ней. Как бесстыдно целовались, лишь на самое, что ни на есть короткое время, удовлетворяя мучительную жажду чувствовать жаркие губы любимого человека и возвращались снова к поцелуям. И от этого сладость поцелуев становилась лишь только все более желанной. Как каждое прикосновение любимого для них становилось сладкой пронзающей мукой, и им хотелось предаться этим ласкам до состояния томного исступления, полузабытья, потери себя, состояния, когда мир сжимается в маленькой точке, тесной для них двоих. И все остальное просто переставало в нем существовать кроме другого, утрачивало значение, как время текущее иначе.
А как, бесконечно не уставая, они могли говорить друг другу банальное: 'Я люблю тебя'. Не ища других слов и обоснований тому, что теперь было между ними. И кроме этого люблю, и в нем самом 'я люблю тебя' заключался тогда смысл жизни и открывшаяся им двоим тайна мира. Эта любовь объясняла им все, все делало простым и понятным. Бежали по небу облака, и это было, потому что они любили друг друга, падали в саду желтые листья с деревьев и это все было потому же. Любить друг друга, было для них так же естественно как дышать.
Он вспомнил, как смотрел на нее юную и прекрасную как богиню, сошедшую с неба, на ее тело, кожа которого пахла ароматом удивительной свежести, и шептал ей слова признаний.
А Светлана расслабленная и утомленная взаимной страстью спрашивала его тогда:
-Скажи, откуда ты знаешь, что ты любишь меня?-
Широко открывая глаза и улыбаясь.
А он отвечал ей
-я так чувствую! А ты? -
И она откидывала непослушные волосы назад шептала ему как заклинание, как молитву:
-Я тоже чувствую так!-
Все в его голове перепуталось, смешалось настоящее с далеким прошлым, люди, чувства, ощущения, слова и даже запахи. Все стало одновременным происходящим сразу как будто с ним и не с ним.
А Лена как-то сразу успокоилась, свернулась в комочек как котенок и тихо уснула. Уснула рядом с ним, Владимир хотел, но не решился встать, боясь ее разбудить. Для него Лена сейчас была маленькой девочкой, его не родившейся дочерью, доверчиво и сладкой уснувшей возле него, под его надежной защитой. Как пушистый маленький котенок доверчиво и сладко засыпает на коленях у хозяина. Все что полковник чувствовал, это была бесконечная как вселенная нежность к этой спящей девочке, нежность, наполнившая его до краев и так покорившая его. Он боялся, даже чуть шелохнутся, чуть двинутся неловким поворотом тела или движением спугнуть этот нужный ей покой. Частичка его делающая жизнь Родионова наполненной смысла, теперь жила в ней.
Постепенно и он забылся глубоким необыкновенно спокойным сном, каким уже не спал давно и точно, таким как когда-то в далеком ушедшем детстве. Так и спали они оба рядом эти двое едва знакомых, но таких родных и совсем в этом мире одиноких человека. И фонарь и луна ровно светили им в окно, и даже когда фонарь потух, а луна спряталась, и наконец, взошло утреннее солнце, они все еще спали на кухонном диване, и казалось сам Господь, бог хранит теперь их сон...