Annotation
Про войну
Аверин Вадим
Аверин Вадим
Служебная командировка полковника Родионова Повесть
Служебная командировка полковника Родионова
Повесть
Дорогой Леночке посвящается. А так же Арсенину Л.Н.
Часть первая
Лучший друг.
1
Это все произошло именно тогда, на изломе эпох, в "лихие девяностые", когда огромная империя, поражавшая весь мир вокруг своим величием и славой, в одночасье рухнула, погребая под обломками тысячи ни в чем не повинных человеческих жизней, легко ломая как будто тонкие сухие соломины судьбы людей. Правду говорили великие китайцы - проклятие для человека жить в эпоху перемен. Но другой жизни у этих людей не было, как и не было другой родины.
За окном трамвая лежала зимняя Москва, сплетенная из сотен ярких играющих огней, - запорошенная снегом, она проносилась куда-то мимо, прочь, убегая от взгляда Владимира, прячась в темноту наступающего вечера. Полковник генерального штаба Владимир Иванович Родионов был один из ста пятидесяти миллионов проклятых, тех самых которых новый часто болеющий правитель теперь уже назвал россиянами, проживавшими эту страшную для России эпоху перемен.
Кто-то мог приспособиться к новой жизни, к дикому капитализму, в эру, которого и вступила наивная страна во главе с алчной элитой, но это был не он, не Родионов. Он не умел приспосабливаться, гнуться, изворачиваться, как другие более успешные, его природа была всегда одна - быть таким как есть. Это было не хорошо и не плохо, это было просто, так как есть и все. И ни чего более. Он был так устроен, и больше к этому добавить было нечего.
То, что еще вчера было государственным, всеобщим, теперь между собой делили наглые вороватые дельцы, уже примелькавшиеся на экранах телевизоров, откуда они с неподдельной искренностью профессиональных лгунов уверяли в своей честности доверчивый народ. Их все чаще называли олигархами. Олигархи присваивали себе все, что только можно - землю, власть, заводы, богатства, с радостью безнаказанного клептомана констатировали, что в стране, наконец, установились свобода и демократия. А на деле повсеместная вседозволенность и всеобщее попустительство.
А такие люди как Родионов, все больше, стояли в стороне, и свысока наблюдали за происходящим, не вмешиваясь никуда, не прикасаясь к политике, как будто брезгливо опасаясь, в ней испачкаться, или заразится от нее чем-то таким совсем уже неизлечимым и страшным. Может, это и было их жалким чистоплюйством, а может просто такой очевидной не способностью жить. Но он был тем, кем был всегда - офицером. И все то, для чего была предназначена лучшая по итогам второй мировой войны, славная Красная армия, было сдано без единого выстрела, пятой колонной власти ударившей ножом в спину его стране, которая оказалась беззащитной перед предательством зарвавшейся элиты. Армия эту войну не проиграла. Но она, молча, осталась вне политики. А вслед за всем этим жизнь миллионов людей сломалась, покатилась кубарем в новую неочевидную для них самих реальность.
Родионов увидел в трамвайное окно убегающий от него вдаль золотой купол храма, с вознесенным над ним крестом, уже гаснувший в вечернем мраке, и подумал, а куда же все-таки смотрит всемогущий господь бог? И видит ли он вообще этот мир? А может, его уже совсем и нет, или он позабыл, не то что бы о нем, о простом обычном человеке, но и вообще обо всем этом суетном мире? Он даже хотел перекреститься, но что-то незримо удержало его руку. Это было чувство какой-то внутренней неловкости. Или просто неверие в бога. Да полковник в его существовании все так же грешно сомневался. А рядом на Красной площади у кремлевской стены в мавзолее лежал так и не преданный земле могущественный вождь, который должен был быть определению " жив, жить и быть живее всех живых".
Владимир вспомнил, как совсем еще недавно осенью, он приходил в этот же самый храм по тихой аллее, усыпанной желтой листвой. Тогда стоял октябрь, был необыкновенно светлый и теплый день. Этот день казался особенным не таким как все другие дни этой осени. Сухие листья вырванными страницами ненаписанных книг шуршали под его ногами. Янтарный воздух лился вниз сквозь позолоченные кроны деревьев, потухая, курили и приятно пахли дымом костры в саду. И он увидел невдалеке храм, и что-то повлекло его туда. Внутри под раскрашенными сводами в приятном полумраке перед образами живыми дрожащими каплями огня горели свечи, и сам бог присутствовал незримо рядом.
А с икон всепонимающими взглядами, преисполненными любви и прощения на него смотрели святые старцы, печальный Иисус и добрая дева Мария. Все казалось таким родным и давно знакомым, что вообще было не понятно как можно не верить в бога? В пустынном храме все дышало, все жило этой непостижимой истинной верой выходящей за пределы разума и не требующей, поэтому никаких объяснений. И хотелось тоже беззаветно, так искренне, до слез, до самого дна души, наконец, уверовать, отбросив все пустые сомнения, прочь. Уверовать в чудо божьего промысла, и принять всем сердцем ту единственную данную богом жизнь такой, какая она есть, не торгуясь с судьбой, не выгадывая, покорившись ей как собственному предназначению и больше не прося о многом. Вера проникала в него, пропитывала своим светом его душу, наполняя без остатка, до самых краев какой-то невыразимой высокой и чистой любовью. И жизнь в свете этой любви принималась целиком легко, со всеми своими радостями и горем, тяготами и испытаниями. Вера смиряла мятежную душу перед богом. И ему обретшему тогда долгожданный душевный покой, так не хотелось уходить оттуда, и он еще долго сидел на скамье наедине с самим собой и богом, погруженный в плавное течение мыслей. И сейчас подумав об этом, он словно бы ощутил все это снова давно им забытое, но такое приятное прикосновение мягких теплых губ матери к своему лбу как когда-то давно в далеком детстве. "Это и есть любовь" - подумал он.
Но за окном была зима, и огромный баннер поздравлял "россиян с наступающим 1995 новым годом". А того волнующего запаха нового года как в детстве не ощущалось.
"Слово-то, какое россияне, были советскими людьми, русскими, мало- и великороссами, а вот и незаметно для самих себя стали россиянами", - думал полковник: "Это так как будто бы все вдруг разом превратились в хоббитов из популярных книг Толкиена. Новые времена требуют новых названий. Новые люди, которые вырастут в этой новой России, должны же быть кем-то тоже, советские люди были при коммунистах, русские при царях, а теперь вот и мы однажды проснулись россиянами. Кем мы станем завтра, если конечно снова проснемся?". А по слухам и, правда где-то на далеких окраинах города движимые модным увлечением, студенты и старшеклассники собирались в группы и играли в эту новую фентезийную эпопею из книг Толкиена, словно стараясь убежать от своей собственной тревожной реальности.
Волков ждал его на своем черном БМВ, на углу возле трамвайной остановки. Повалил крупными мокрыми хлопьями снег. Зажглись уличные фонари, бросая тени на дорогу. И в свете фонарей мелькающий снег менял мир вокруг, и тот утрачивал свою привычную реальность, превращаясь все больше в сказку из далекого детства. Было так тепло и хорошо, что полковника наполняла беззаботная радость.
Автомобиль, был аккуратно пристроен на обочине, а сам Волков в модном черном пальто, с непокрытой головой без шапки стоял рядом, сложив руки на груди как Мефистофель - он ждал своего товарища. Мотор машины был не выключен. Двигатель работал не слышно, из выхлопной трубы сзади шел едва заметный голубой дымок выхлопных газов, дворники метались, скользили туда-сюда по лобовому стеклу, очищая его от падающего снега. Волков наклонился, зачерпнул руками мокрого снега с земли, слепил ладонями его в снежок и шутливо запустил им в друга, снежок не долетев, упал, покатился по белому покрову дорожки и остановился у самых ног Родионова. Тот, как бы подыграв, ударил по нему носком сапога, и снежок разлетелся мокрыми брызгами в разные стороны.