Фу, ужасно плохо!
Сергей невольно хрюкнул.
– Клоунада какая-то.
– Это еще что! Ты с самим отцом пообщайся. Кстати, зачем он тебе?
– Редакционное задание. Борьба с наркотиками и развращенностью в молодежной среде.
– Это сейчас актуально.
Редактор Калашников в окружении редакционных бездельников, стянувшихся в предвкушении развлечения в его кабинет, рассматривал документы прикомандированного к редакции стажера из журфака. Стажер как стажер – высокий, худощавый, короткие кучеряшки волос, губищи. Но негр. Черный и настоящий. И это ничего – в Питере к африканцам давно привыкли, еще со времен Петра Первого, но звали негра не совсем благозвучно.
Со вздохом сложив вчетверо направление, Калашников спросил:
– Так как тебя зовут?
– Аннус.
Редакционные бездельники стали переглядываться.
Калашников снова вздохнул.
– Аннус… Видишь ли, Аннус…
Бездельники всхохотнули, Калашников хлопнул ладонью по столу, прекращая веселье:
– Тихо, а то выгоню.
Снова вздохнув, он воззрился на стажера:
– Как, говоришь, тебя зовут?
– Аннус. Аннус Джонс. Родился в Ботсване. Буду газетный репортера.
– Это я понял из твоих бумажек. Это все ладно. Видишь, какое дело, твое имя не совсем приемлемо для русского языка. Тебе твои сокурсники намеки не делали?
– Меня звали Ан, – моргая ресницами, сказал стажер. – Я всем говориль – Ан Джонс.
– Это другое дело, Ан.
– «Ан-24», – подсказал один из пишущей братии, сидящей на стульях вокруг стола и пускающей сигаретный дым.
Стажер стоял, переминаясь.
– Да, – согласился Калашников. – Ан, конечно, хорошо, но ты же не самолет, – Калашников посмеялся своей не смешной шутке. – Давай, мы тебя будем звать, – ну, между собой, – Анисим. Аннус – Ан – Анисим. А? Хорошее имя?
– Хорошее, – покорно согласился стажер. – Аннус – плохо, Анисим – хорошо.
– Правильно! – обрадовался редактор, а новонареченный Анисим обнажил в улыбке белоснежные зубы, чем совершенно покорил Калашникова.
– Да, – Калашников обозрел своих редакционных архаров. – К кому его прикрепим?
Архары заскучали – возиться с молодым стажером никому не улыбалось. Стажеры вечно лезут не в свое дело, надоедают вопросами и, вообще, мешают спокойной размеренной жизни.
– Отдайте его Серафиму, – хмыкнул Воскутков. – Анисим и Серафим – благозвучное сочетание получается.
Все гадливо заулыбались, в том числе и Калашников – редакция уже второй год обсуждала на все лады негласную войну между штатным репортером газеты Сергеем Бянко и заместителем главного редактора Владимиром Ивановичем Воскутковым.
– Хорошо, пусть будет так, – подытожил Калашников. Посмотрев на стажера, сказал: – Кадровик тебя оформит с сегодняшнего дня, пока походи, осмотрись; скоро появится Бянко, будешь выполнять его задания, постигать науку журналистики на практике!
Как раз в это время в редакционный зал пришел Сергей. Он бухнул сумку на свой чистый стол, устало сел в маленький катающийся стульчик с гнутой спинкой и незряче уставился перед собой. Писать про отца Боуна и его придурков было в напряг.
К нему весело подскакал Фруев – сорокалетний мужичок с длинными волосами, неопрятный и пахнущий чесноком. Его все терпели через силу, но Фруев был отменный писака, и Калашников не помышлял о расставании с этим бомжеподобным товарищем.
– Хочешь, обрадую? – спросил Фруев.
– Ну?
– Тебе подкинули стажера.
– А-а.
– Знаешь, как зовут?
– Как?
– Аннус.
– Слушай, Фруев, твои плоские шутки уже вот где. Мне эти анусы сегодня за день без тебя надоели во как!
– Честно про стажера говорю.
Сергей вздохнул, уселся в рабочее положение, потянул на себя ящик стола – надо писать, черт бы побрал, про этого Боуна и его борьбу с пороками молодежи.
– Знаешь, кто тебе стажера всучил? – Фруев, нагло усевшись на край стола, не собирался уходить. – Твой друг – Кунни.
– Тварь.
– Что?
– Тварь он, вот что, Кунни этот. У меня и так ни хрена не ладится, еще со стажером возись.
Сергей достал из ящика стола потертый, видавший виды редакционный ноутбук, болезненно щурясь, воззрился в засветившийся зеленым экран. Хотя, чего ждать от Воскуткова, кроме гадостей – вражде и негласной войне между ним и Воскутковым причиной был сам Сергей.
Бянко учился на журфаке, а доцент Воскутков заведовал кафедрой в этом же университете, и все было хорошо – никто никому не мешал. Но однажды некая восемнадцатилетняя особа, поступившая на первый курс журфака и получившая полную свободу от родительской опеки (родители остались в далекой карельской деревне), возжелала всяческого порока и быстрого грехопадения. Родители снимали для юной студентки комнату в трехкомнатной квартире, где жили бухари, и Юля (так звали первокурсницу) дала в газету объявление: «Девушка 18/180/72 ищет любовника для сеансов куннилингуса. Комната есть». Бывалый павиан Воскутков, наткнувшись на такое заманчивое объявление, шанса своего не упустил – он отправил письмо до востребования, и вскоре встреча состоялась. Воскутков неприятно поразился, узнав в любительнице куннилингуса свою студентку. Но делать нечего – девушка была аппетитная, а Воскуткова терзали бесы низменных желаний. Дело, к обоюдному удовольствию, прошло как нельзя лучше. Воскутков сделал требуемое, а Юлька отдалась бурно и страстно. Всю ночь дома, в супружеской постели, рядом с посапывающей супругой, Воскутков радостно и нервно вспоминал недавние подвиги. Днем Воскутков продолжал радоваться, как ребенок, – здорово ему повезло с этой Юлькой. В дальнейшем ему не составит труда склонить ее к новым и новым «сеансам», благо она всегда рядом – на вверенном ему факультете.