— Нет, конечно! Даже нельзя сказать, что заподозрил. Но… мелькнула безумная мысль. Я был почти уверен, что выдаю желаемое за действительное — моя жизнь все более становится богата на совпадения, но не до такой же степени! И все-таки время от времени я возвращался к этой фантазии, бережно взлелеивал ее, пока она не стала надеждой…
— А потом… Помнишь, мы говорили о погоде, ты пожаловалась на жару и на головную боль, а я посоветовал тебе выпить чаю. Очень крепкого, очень сладкого. Ты ответила, что этим и займешься. — Мы улыбнулись друг другу, как заговорщики, и приподняли в салюте чашки. — После чего включился селектор, и ты попросила Мишу приготовить тебе чаю. Крепкого и с тремя ложками сахара. Угадай, где я был в этот момент?
— У меня за спиной?
— Да, в своем кабинете. Долго я там, конечно, не усидел.
— Как же, помню. Ворвался без стука, я едва экран погасить успела, понес какую-то околесицу. Гадостей наговорил.
Он вскинул брови:
— Каких это гадостей я наговорил?
— Сказал, что я плохо выгляжу! — склочно уличила я. — Тебя, между прочим, кто спрашивал?
— Да-а… Ты себя в тот момент не видела! Я еще мягко выразился — «бледная», ты вообще-то зеленая была! И в конце концов, должен же я был проверить свои подозрения!
— Ну и?.. Проверил?
— Почти убедился. Оставалось кро-охотное сомнение. Окончательно все разъяснилось, когда я к тебе вместо Профессора явился… Сайт у тебя был открыт во весь экран.
— Подожди, подожди… Помнишь, в Новый год ты проговорился о сказочном персонаже, с которым у тебя исключительно пустые диалоги. Боюсь спросить: уж не меня ли ты имел в виду?
Он покосился на меня с сомнением.
— Ну хочешь, я совру, что не тебя? Так ты ведь небось имя потребуешь… У тебя на этом вообще пунктик. И что это у нас голосок стал устрашающе кротким?
— Разве? Не заметила… Нет, имен, пожалуй, в самом деле достаточно. Ну, а если серьезно? Хорошо, диалоги были пустые. Внешность у меня тоже… Хм!.. — Он протестующе замотал головой, но я продолжила: — Ну а что тогда? По какому признаку ты зачислил меня в сказочные персонажи?
— Во-первых, относительно внешности ты судить не можешь — ты к себе необъективна, — начал Снегов.
— Нет уж, не надо отговорок, — перебила я. — Давайте по порядку. Когда вы меня заметили, при каких обстоятельствах и зачем? Отчитайтесь, Рюрик Вениаминович.
— Впервые я вас заметил, Людмила Прокофьевна, в марте две тысячи первого года, когда Левинскис представил мне моего нового директора. Вы что же — думаете, я мог этого не заметить?
— Рюрик!
Я истерически расхохоталась, а он продолжил:
— Я, конечно, всегда знал, что вы плохо обо мне думаете, но не до такой же степени!
Смеяться мне резко расхотелось. Я подобралась поближе, решительно отобрала и отставила его чашку, виновато заглянула в глаза.
— Тебе было очень тяжело?
Этот невероятный человек принялся гладить мою безнадежно глупую голову, словно это я нуждалась в сочувствии (может, за глупость и жалел?)
— Тяжело? Дело даже не в этом. Скорее за рассудок свой иногда начинал побаиваться. Представь: только что, в Интернете, ты была нежной и участливой, и вдруг — тут же, с разносом в несколько секунд — становишься мрачной и холодной, как… Думаешь, Снежная Королева? Да нет, как целый Каменный гость. И то и другое — по отношению ко мне. Я не меняюсь, а ты…
— Ты не меняешься?..
— Ну, снаружи, может, и меняюсь… Послушай, о чем мы говорим? У меня же на все ипостаси один физический облик. Если ты еще не заметила.
— Вовсе не один. Я только здесь и выяснила, что… У тебя, оказывается, вполне живая мимика. Да и сам ты вполне живой…
Я опрометчиво проверила собственное утверждение, прижавшись к Снегову в поисках тепла (диковато звучит, согласитесь). Тепла обнаружилось много. Разговор пришлось отложить.
Я на удивление быстро привыкла называть его Рюриком — хоть иногда и не без заминки.
— Порой у меня сбивались настройки. Когда мы на работе общались сразу и живьем, и по Интернету. Тогда я мог вдруг обратиться к тебе от лица Бродяги. К счастью, ты не слишком внимательна.
— Ну и почему ты ничего мне не сказал?
— Ну во-первых, просто не мог. Извини. Во-вторых, ты меня не очень-то поощряла. Когда вокруг тебя, скажем, начинал порхать Лисянский, ты всего-навсего отшучивалась. А стоило мне заговорить с тобой чуть теплее, чем ты привыкла, у тебя личико делалось таким, будто ты раздумываешь, не сдать ли меня в психушку от греха подальше. А то совсем распоясался.