— Так и будет, — сказал отец.
— Спасибо тебе от всех, — сказал старший из лесников, тряхнул головой и поднял стопку. — Выпьем?
— Выпьем, — согласился отец.
Они выпили.
— Еще выпьем? — спросил лесник.
— Выпьем, — сказал отец.
— Ты зачем вылез? — зашипела на меня Феня, пробегавшая из кухни с блюдом жареного сала. — Чтоб твоего духу здесь не было!
Я убрался в постель, но среди ночи проснулся от сдавленного пенья в столовой. Не помню, что пели, что-то грустное. Песня нарастала по временам, становилась глухой и грозной, потом тихой и ровной.
И вдруг из-за ширмы я услышал всхлипыванья Фени.
— Феня, — позвал я.
— Чего тебе? Спи! — шепотом сказала Феня.
Наутро, когда я вошел в столовую, там было прибрано, открыта балконная дверь. Отец еще спал.
Шла мировая война, а у нас во дворе своя, каштановая. Но когда ближе к снегу окончилась каштановая — мировая продолжалась как ни в чем не бывало.
После Нового года вскоре стало ясно, что мама отрезана от нас: по ту сторону фронта.
Потом эти три словечка — по ту сторону — стали назойливо частыми, и я узнал, что есть наша и не наша сторона.
Пока человек еще не ходит в школу, ему принадлежит весь мир, но чем старше он становится, тем больше ограничений ложится на его слабые плечи.
Жизнь в первый год войны мало переменилась в Российской империи. У нас в городе стало несколько шумнее. Открылись первые лазареты, на улицах замелькали белые косынки с красным крестом. Офицеры в походной форме прогуливались по главной улице.
По вечерам окна и фонари освещали листву каштанов на бульваре, и никто не знал, что в будущей мировой войне народам предстоит великое затемнение городов. Все так же доносилась музыка из вечерних ресторанчиков, у крошечных иллюзионов собирались первые любители кино. Утром все так же шумно бывало на базарах, куда я с удовольствием сопровождал Феню.
Прогулки с Феней
Однажды Феня сказала, что она продаст меня цыганам, если я буду мозолить ей глаза и мешать работать.
Фенино обещанье показалось мне страшным и жестоким, хотя я в него не очень-то поверил. Мне казалось, что такого никогда не бывало и не могло быть. Потом, когда я прочитал «Хижину дяди Тома», меня поразило, что такое бывало на свете; я утешился тем, что это было довольно давно и в дикой стране. Все мое существо противилось обращенью с человеком как с вещью. Я был убежден, что отец не позволит Фене продать меня цыганам.
Уже по дороге на базар встречались нищие — нечесаные, страшные люди с опухшими лицами, протягивавшие ладонь лодочкой или просившие разрешенья поднести хозяйке корзину. Я спросил о них у все знавшей Фени.
— Босяки, — ответила Феня презрительно.
Категорические Фенины слова мало что объясняли.
Среди нищих были странники с крестом на груди и слепцы с поводырями. Феня бросала им копейку в кружку, и мы шли дальше. Тут же в пыли ползали безногие на тележках, пели слепцы.
Ударял в нос запах пирожков с печенкой, жарившихся в сале на жаровнях, и запах разрезанных на пробу желтых и зеленоватых дынь, вянувших на солнце. Тут же лежали горы арбузов, помидоров, огурцов, красного перца. Поблизости стояли ведра с розами, маками и георгинами всех оттенков. Здесь и начиналась сумасшедшая игра красок, от которой становилось празднично и весело, и я без всяких поводов смеялся. Мимохожая старушка спросила у Фени:
— Что это у тебя дите все заливается?
— А чего ему плакать? — рассудительно ответила Феня. — Слышишь? — сказала она сердитым шепотом. — Не скаль зубы! Другие дети идут по базару и ничего — а ты как чумной.
Я действительно так глазел по сторонам, так старался во все сунуть нос, что то и дело отставал от Фени.
— Ой, украдут тебя цыгане, — говорила она, — будет мне с тобой лихо. Держись за юбку.
Глазея, как гусь, вытянув длинную шею с воза, с наслаждением лопает у тетки из кринки молоко, поставленное на продажу, или как с другого воза сеется в пыль гречка, я все же поглядывал по сторонам, чтобы не утерять из виду Фенину красную юбку с зелеными лентами у подола.
Когда мировая война через три года приблизилась к своему бесславному концу, я уже так вытянулся и повзрослел, что стал повсюду бегать один. И тогда я с удовольствием принимал от Фени поручения: «Сбегай на рынок за картошкой», или: «Принеси в кувшине молока», или: «Выбери спелый кавун». Но тогда, в первый год войны, я старался не потерять из виду красную Фенину юбку.