— Немцув нема, — ответил старик. — Жинки та дэцки.
— Вот и хорошо, дедушка. Нас тут трое, надо нам добраться до своих…
— Мильч, ста́ра, — крикнул старик, и собака перестала лаять. — Цо пан муви?
— Русский, понимаешь, хозяин? Нам до своих добраться, чего-нибудь поесть.
— Вы з плену?
— Нет, хозяин, из лесу.
— Из лесу? — переспросил старик. — Заходьте, па́не.
Они вошли в сени, где было тепло, стояла бочка, прикрытая доской, и пахло солеными огурцами.
Старик проводил их в кухню, задернул занавеску в окне и зажег керосиновую лампу.
— Сядайте, пано́ве, — сказал хозяин, снял с полки хлеб и, положив на стол, стал отрезать ломти. Руки его дрожали. Он порезал палец, пососал его и сунул в жилетный карман.
Гости сели к столу. Борисов держал автомат на коленях.
У Ивашенко за пазухой сидела Муха и смотрела на хлеб.
— Млека, панове? — спросил старик и поставил на стол глиняный кувшин в цветах и кружки. — Цо то за песек? Може песек хце млека?
В кухне было тихо, в простенке тикали часы с ангелом на эмалевом циферблате. И троим пришельцам было странно сидеть вот так за молоком и хлебом на чужой земле, среди чужих людей.
О чем думает этот старик?
— Где немцы, дед? — спросил Морозов.
— В место, в городе, — сказал старик, — тутай недалеко, панове. А вам до немцув?
— Лучше бы без них, — сказал Борисов.
Старик засмеялся дребезжащим смехом.
В это время приоткрылась дверь и в нее заглянули четыре заспанных испуганных лица: мальчик лет двенадцати, девочка лет трех, бабка, натягивавшая юбку, и девушка с растрепавшейся косой.
— То бабця Юстина, — сказал старик, — то Юлька, хлопчик Франек, а маленькую… — он не договорил. Залаяла на цепи собака.
— Сховай их, Юстина, — сказал старик.
Старуха втолкнула гостей в комнату, где стояли две постели и сундуки, подняла крышку погреба в углу.
— Ховайтесь, добрые люди, — сказала она, — и Юлька з вами.
Они вчетвером оказались в погребе.
Во дворе топали сапогами.
— Что ты медлишь, старый осел, когда тебя требует оберст? — крикнул солдат на крыльце.
В темноте у дома, освещая двор фонариком, стоял усталый мрачный человек.
— Ведите себя вежливо, Тьяден, — сказал он простуженным голосом, — пора понимать обстановку.
— Слушаю, господин оберст.
— Мы не хотели нарушать ваш покой, многоуважаемый господин дорожный мастер, — сказал оберст старику.
— Я его отец, Стефан Явор, пан оберст. Дорожный мастер в городе.
— Очень приятно познакомиться, пан Явор… Мы идем издалека… Транспорт не пришел, ночь застала нас в пути, нас окружили болота, отрезали от мира… И мы шагали напрямик… Никто не знает, что здесь происходит… У дороги мы наткнулись на убитого посыльного и на его мотоцикл. Солдаты устали. Не хочется ночью идти через лес… Позвольте моим людям переночевать у вас… Можно на сеновале… Кто в доме?
— Женщина и дети, пан оберст. Пусть ночуют ваши солдаты. Я счастлив быть вам полезным.
— Тьяден, — крикнул оберст, — устройте людей… Выставить караул.
— Позвольте проводить вас в покой для гостей. Нет ли у вас желания выпить парного молока?
Оберст сразу лег.
— Тьяден, — крикнул он, — ты присчитал этого мотоциклиста к тем, которых мы похоронили?.. — Он многозначительно взглянул на хозяина. — Дорогой пан Явор, я хороню мертвых. Я иду на восток и на север, и на запад и хороню мертвых… Люди так долго и так обильно убивали, что теперь очень важно всех похоронить… Если этого не сделать, может произойти весьма нежелательное отравление атмосферы… Где ты, пьяный медведь, Тьяден? Где моя команда? Где мои таблетки… Я совсем разучился спать. И теперь снова учусь этому делу.
— Я здесь, господин оберст, — крикнул из сеней Тьяден. — Солдаты спят в овине, лучше переночевать под крышей, чем на этой собачьей дороге, где сама ночь стреляет… Завтра доберемся до госпиталя. Вот ваши снотворные облатки. А ты, старина, — обратился он к Явору, — принеси молока и не вслушивайся в слова господина оберста, они слишком трудны для понимания.
Тьяден почесал свой чугунный затылок и, памятуя наставления оберста, дипломатически вежливо спросил:
— Нет ли в твоем доме, старина, напитка покрепче, чем из коровьей сиськи?
— Принесу вам, пане, сливяночку, которую подавали в замке на свадьбах, крестинах и, конечно, похоронах, — сказал старик Явор и пошел в комнату к женщинам.
— Если эта проклятущая собачонка залает!..
— А наверху она бы скулила, стала б нас искать, — шепнул Борисов.