Он стал мечтать о велосипеде.
Они ехали бы рядом по всем улицам: тележки уступали бы дорогу, ломовые оставались бы позади в облаке белой пыли на дребезжащих площадках, подпоясанные полотенцами и понукающие лошадей. Трамвай, если бы он пошел, гремел бы рядом, отставая на остановке.
Велосипеда он не купил за отсутствием необходимых для такого предприятия средств. Старуха-кухарка всплеснула руками и отказала наотрез, как только поняла, куда клонились с величайшей осторожностью изложенные соображения о пользе спорта.
Между тем случилось то, чего он больше всего желал и больше всего боялся. Он был замечен, почти пойман с поличным.
Однажды, когда он следил за комнатой в соседнем доме, готовый выскочить из дому, как только рука девушки ляжет на седло велосипеда, она посмотрела в его сторону внимательным и, как ему показалось, лукавым взглядом, от которого он почувствовал себя красным от стыда.
В другой раз он стоял на балконе, положив локти на перила, голову на руки, и смотрел, как девушка читала, отгоняя от себя муху или пчелу — он не мог разобрать, и это его раздражало. Сломя голову он побежал за биноклем, но и в бинокль ничего не увидал.
Вероятно, это была пчела. Ее могла привлечь ветка вишни с белыми и розовыми цветами, стоявшая в кастрюльке. Теперь пчела, должно быть, надоедливо кружилась вокруг, а девушка читала. Ему хотелось крикнуть: «Да прогоните же ее!»
В это время девушка подняла лицо от книги, и глаза ее встретились с биноклем.
Бинокль задрожал в его руках и через мгновение, разбитый на мелкие осколки, лежал на земле под балконом.
Как и в первый раз, лукавая улыбка пробежала по лицу девушки. Она подняла ладонь на уровень щеки и погрозила пальцем.
Когда он бежал с шестого этажа вниз, а потом вверх по лестнице с остатками того, что было биноклем, он с головы до пят был во власти охватившего его радостного состояния.
Это был первый знак возникающих отношений с чужим человеком — девушкой, первый в его жизни. Иногда он вступал в разговор с незнакомыми людьми, но обыкновенно это вызывалось деловой необходимостью. Теперь же не было другой необходимости, кроме смутной нежности и непреодолимого интереса.
За обедом отец сказал:
— Уничтожение всякого имущества, не принадлежащего лично нам, карается со времени возникновения величайшей идеи собственности. Определив ход всемирной истории, собственность оградила себя верной крепостью охранительных законов, которые я, ваш отец и покорный слуга, изучал по мере своих сил. Наше время войдет в историю как эпоха заката и гибели этой тысячелетия просуществовавшей идеи. Из этого, однако, не следует, что всякий мальчишка может безнаказанно уничтожать имущество, не принадлежащее ему.
Закончив свою мысль, отец выпил большой глоток воды и задумался.
На другой день девушка сидела у окна и штопала чулок.
Он стоял и не без робости смотрел на ее худощавые, покрывшиеся загаром руки, на тень, падавшую на лицо и грудь. Он с нетерпением, с отчаянием ждал, когда она его заметит. И девушка, действительно, заметила его и кивнула все с той же улыбкой, лишавшей его необходимого самообладания и уважения к себе. От неожиданности и растерянности он удрал с балкона.
Через три дня он поборол свое смущение и, до боли сжав кулаки, ответил на кивок. В продолжение нескольких дней они кланялись по утрам и вечерам. Надо сказать, что, отдав эти ничтожные знаки внимания и весело, приятельски улыбнувшись, девушка сразу же забывала о заключенном знакомстве.
Вскоре она исчезла, на этот раз затворив окно и махнув рукой на прощанье.
Он выбежал на улицу и увидел издалека (близко он боялся теперь подходить), как она, с жакеткой в руке, в белой блузке, скрылась за углом.
Появилась она неожиданно.
Подойдя к окну, он увидел, как девушка быстро укладывает в небольшую корзинку бумаги, белье и платье.
Он вышел на балкон в надежде, что она его увидит и поздоровается. Однако случилось нечто большее.
Девушка подошла к окну и поманила его рукой. Он не мог ошибиться. Солнце освещало ее всю. Одной рукой она держалась за раму, а другой звала его. Глаза ее были сощурены от солнца. Но выражение лица девушки противоречило движению ее руки: на нем не было улыбки, которую он хорошо знал, чуть насмешливой, лукавой, — скорее оно было деловито-сосредоточенно, может быть печально.
Девушка продолжала его звать и делать знаки. Он не знал, как поступить, он побледнел, сердце надоедливо стучало в груди и ноги не слушались.