— Была у сели правда, да собаки ее съилы, — утверждает и Феня.
Сказки помогли мне превратить Справедливость в девочку. Отец как-то сказал: «Она у нас робкая, пугливая, и кричат на нее, и ссылают, нет ей житья».
Справедливость убежала от людей в лес к Фениным «вовкам та зайцам». Живет она в дупле старой ели, лесная малина и черника служат ей пищей. Она пьет воду из ручьев.
Может быть, ее растерзали деревенские псы, такие голодные и злые, что смотреть на них страшно? Я почему-то решил, что она прячется у водяной мельницы. Ее очень трудно увидеть. Иногда она поет, и, если вслушаться в перезвон мельничной воды, можно услышать ее пение. Я никогда не мог разобрать слов, а падающая с мельничного колеса веселая и светлая вода лепетала что-то русалочье.
…Геннадий Иванович, бывая у нас, подходил ко мне и, складываясь почти пополам, заглядывал через плечо в мои тетради.
В те времена я много рисовал. Особенно мне нравилось работать цветными карандашами. Взрослых я не вовлекал в эти занятия, отчаявшись в их способности глубоко понимать мои замыслы. Особенно трудно было и даже неприятно, когда в рисунки заглядывала Феня. Она отличалась убийственной трезвостью и страстным желанием, чтобы рисунок и натура походили друг на друга, как два зернышка риса.
Втайне я, быть может, не возражал бы против более живого сходства. Но оно для меня было недостижимо. И поскольку трудно сохранить верность недостижимым идеалам, я стал бессознательно искать искусство на других дорогах. То, что я рисовал, напоминало первобытный символизм дикарей. Очень быстро я нашел путь изображать реальный мир с помощью палочек, кружочков и точек.
Известный школьный стишок:
вполне отражал сущность этой манеры, когда дело шло о портрете. Ноги и руки изображались палочками, туловище — с помощью квадрата или приближающейся к нему геометрической фигуры. Я рисовал людей, и зверей, и луга, и рощи, и Северный полюс, и айсберги. Я рисовал ветры, пассаты и муссоны, дующие в противоположных направлениях. Я все умел нарисовать, но только для себя.
Если я рисовал дерево, а на нем старательно красным карандашом с помощью соразмеренных кружков изображал яблоки, то некоторые еще догадывались, что это дерево с плодами. Но что это райское дерево с волшебными плодами — этого уже никто не мог понять. И это меня огорчало.
Феня твердила с некоторым злорадством:
— Твои розы похожи на чайные чашки.
И, кажется, только два человека наслаждались моими рисунками — Анна Васильевна и Геннадий Иванович.
Особенно я был благодарен Геннадию Ивановичу за то, что, стоя за моей спиной в то время, как я работал, он говорил серьезно и с интересом:
— А лес ничего!.. все очень понятно. Елочка к елочке. Елочки тоненькие, но, видно, уже понабрались силенок: прямо стоят. А если это сосенки, то вырастет из них корабельная роща.
Я очень ценил то, что Геннадий Иванович так хорошо разбирается в моих рисунках.
После очередного разговора об исчезнувшей Справедливости я нарисовал ее на двух тоненьких ножках, в носочках, среди леса. И деревенскую злую собаку, которая хочет ее съесть.
— Ты это кого? — спросил Геннадий Иванович.
Я объяснил как умел.
Геннадий Иванович задумался, сел рядом и сказал:
— Очень правильно, молодчина. Оттого ей и ходить невозможно, что у нее такие хилые ножки, а собаки на нее рычат.
Отец посмотрел на рисунок и сказал:
— А это твоя Фемида?
И забыл о рисунке. И я тоже забыл, хотя сначала даже немного обиделся. Мне очень хотелось, чтобы рисунок понравился отцу.
В один из последующих дней, вероятно по причине Фениной недоброжелательности, Фемида бесследно исчезла.
Вернувшись из поездки, отец однажды сказал:
— Был у Геннадия Ивановича, вернее у дамы его сердца. Удивительно тихая женщина, и дети очень тихие. Тепло, уютно. Геннадия Ивановича тоже застал. Он в лесу расцветает. В болотных сапогах — на охоту, румянец во всю щеку — приятно смотреть.
Мне казалось, что так и должно быть: ведь в лесу интересно.
Прошло еще некоторое время, и вдруг у нас появился Кактус в слезах. И мне довелось выслушать загадочную историю.
У Геннадия Ивановича был школьный товарищ. И вот однажды приходит он и говорит:
— У меня тут есть один человек, ему надо пожить некоторое время незаметно.
— А что, хороший человек? — спросил Геннадий Иванович.