С той зимы, попадая в лес, я слушал, как поет под снегом весенняя вода.
Дома отец вручил мне новые валенки, без них в лесу никак нельзя. Валеночки были как раз. Я в них потопал. Мне была приятна новая, негородская обувка. Но Стасик даже не взглянул на них: у него были такие же, у Нюньки еще красивее. И мы сразу о них забыли. Отец посмотрел на меня в валенках и улыбнулся.
Отец доволен тишиной, светом, покоем и вместе с тем озабочен и даже огорчен. Он только что ездил смотреть участки под вырубку. Ему жаль лес, он не любит, когда его рубят, и особенно когда рубят бестолково, не по-хозяйски.
— Варварски рубим, — говорит лесник, поглаживая бороду. — Купец леса переводит на продажу денег ради, от жадности. Господа продают — от роскошной жизни. Государственная казна — по глупости. Один мужик лесом не торгует, а по бедности ворует. Прав я, Павел Лексеич? — Он доволен ясностью и обширностью нарисованной картины.
— Прав, прав, — говорит отец, — конечно, прав! Но вот что, скажи на милость: почему во всей жизни у нас неправильная вырубка?
По случаю гостей Малаша (так зовут мать Стася и Нюньки) напекла блинов, поставила графинчик, и отец выпивает с хозяином в свое удовольствие. Утром они уйдут на охоту — на лисицу, на волка, «на что бог пошлет», как говорит лесник. Нас, детей, конечно, не берут: охота дело серьезное.
Мы ложимся рано. Просыпаюсь я затемно и вижу из своего угла, как отец и хозяин тихо собираются при свече, едят за столом вчерашнее.
Дом лесника скоро стал моим домом. В нем много теплее, чем в городе, даже жарко: так топит Малаша.
Стась и Нюнька не очень мне понятны. «Путешествие капитана Гаттераса» их не интересует. Зато о войне они знают больше моего. О каждой новости Нюнька говорит: «Я в деревне слышала». Деревня — Барвинка, в семи верстах, и там, по словам Нюньки, поуходили все батьки, одни бабы перебиваются. А письма привозят редко. А то бумага придет: «Пал смертью храбрых за царя и отечество». Слова эти для меня темны. Я никогда не видел государя императора Николая Второго. Дома при мне о нем никогда не говорили, словно бы его и не было совсем. Но у лесника я наконец увидел его в журнале «Нива».
По случаю военного времени Николай Второй был снят перед строем в летней военной форме. Лаковые сапожки царя горели на солнце. Сам он был очень аккуратненький, с кривой сабелькой. Он отдавал честь солдатам, а солдаты кричали ему свое «здравия желаем!»… И его императорское величество было при этом на удивление заурядным. Я поднес журнал к свету. Луч солнца скользнул по императорской бородке, глазам. Одну пыльную рассеянность обнаружил в лице его императорского величества луч зимнего солнца. Мне тогда этот человек показался никаким. Он не удивлял, не поражал, не заинтересовывал. И этот человек в лаковых сапожках был император! Я знал, что в сказках бывают короли, может быть, они сродни королям из карточной колоды? Я знал, что в прошлом было много королей. Я их представлял рыцарями в латах, победителями на турнирах. Существование королей, императоров и всевозможных принцев в прошлом казалось мне естественным. Их удивительные одежды придавали им царственный вид. И я тогда думал, что цари должны одеваться в латы, сидеть на тронах, что они живут в удивительном мире, откуда повелевают.
Меня поразили в самое сердце лаковые сапожки Николая Второго.
— Папа, — спросил я, — это наш царь?
Отец ответил странно:
— Разумеется, разумеется, что ж поделаешь.
В словах его я почувствовал неловкость, он как бы стеснялся.
Но я все понял. Я понял, что с императором у нас неблагополучно.
В тот же день, когда я собирал вместе со Стасем и Нюнькой свежие шишки из-под снега (занятие, которое нам очень нравилось), Стась рассказал, что у него есть дядя Коля, которого он считает лучшим из всех своих дядей, и тот царя иначе и не называет как Николка или Николашка. Только об этом нельзя никому говорить, потому что городовые заметут. А вообще Николка никуда не годится, войну проигрывает, дурак, жена его, царица, — немка, шпионка.
Я был потрясен и спросил у Стася, как же это случилось.
— А вот так, — Стась пожал плечами, — случилось! А дядя Коля из-за этого расхлебывает.
Я не стал расспрашивать Стася, как именно расхлебывает дядя Коля.
Мы отбегали от дороги под сосны, туда, где снег был не очень глубок, и смотрели, не видно ли ямки, какая бывает, если ткнуть палкой в сугроб.