Пока отец говорил, он то рассеянно вытаскивал крахмальные манжеты из рукавов, то с воинственным видом засовывал их обратно.
Маленький лысый чиновник сидел сложив ручки, сощурив круглые, как у щуки, глаза, и наконец с сожалением сказал:
— Мне грустно видеть с вашей стороны, мой дорогой друг, манкированье патриотическим долгом. И это в такое трудное время для Отечества! Наша полиция разрывается от усилий успокоить народ. А мы стоим в стороне и ждем, когда разразится буря… Вот именно буря-с!.. — Чиновник поискал на столе платок и приложил ко лбу, с неожиданно появившимся выражением крайнего отчаяния.
— Зачем все эти высокие слова? — сердито сказал отец. — Вы знаете, что ухаживать за лесами и рубить лес надо во все времена. Я инженер, сходки, речи, полиция — все это не по моей части, и я категорически прошу уволить меня от этих вопросов.
— А вот нам доподлинно известно, что вы участвовали в подобных сходках.
— Я? — переспросил отец с несколько неестественным, как показалось мне, удивлением. — Глупости, глупости, как вам не совестно! Всем известно, что я сторонюсь всякой политики.
— Ах, это не глупости! — понижая голос и прикладывая предостерегающе указательный палец к губам, сказал чиновник. Он строго посмотрел на отца и вдруг произнес шепотом: — Пожалейте вашего сына! — И прижал правую руку к сердцу.
Отец бросил короткий взгляд в мою сторону, будто говоря: «Вот еще новости, ты тут совершенно ни при чем!» Но в глазах его появилась растерянность, и он неожиданно высоким и необычно звонким голосом закончил:
— Увольте меня, пожалуйста, от ваших дел. Я не осведомитель, у меня с детских лет отвращение к подобной деятельности.
— Нам известно, что вам не нравится такая, увы, ныне необходимая деятельность, — сухо сказал чиновник, — но я вас вызвал предупредить. Вам, вероятно, придется перейти на службу в Полесье. Мы не потерпим попустительства. Или вы проявите вниманье к революционным…
— …настроениям в лесу среди зайцев, белок и старых жаб?
— Не шутите с огнем, — зловеще сказал чиновник. — Если мы что-либо узнаем, вам несдобровать… — И, словно пожалев о резкости, он спросил, смягчаясь: — Да, нет ли каких-либо известий от вашей супруги?
— Увы! — сказал отец с любезной светской улыбкой. — Война оборвала нормальные почтовые связи с заграницей. Но сколько мне известно, моя жена печатает прокламации в Вене.
— Шутник! — сказал чиновник, лукаво сощурив глаза. — Вот началась бы революция — и вы, ой, пожалели бы!.. Как порядочный, но, увы, легкомысленный человек. Могу сообщить, что в Петрограде голодные бунты, на фронте поражение и дела наши совсем, совсем табак!
— Возможно, возможно, — рассеянно сказал отец. — Пойдем, Саша. Благодарю вас за предупреждение.
Внизу великолепный швейцар подал отцу шубу, а мне курточку, и мы вышли под новогодний снежок.
— Ах, как противно, как нехорошо!.. — сказал отец после того, как мы довольно долго шли молча. — И зачем я взял тебя с собой!
— Но ведь мы собирались в книжный магазин?
— …И почему бы нам не пожить в Полесье? — перебил отец. — Раньше, конечно, мама была бы против. А нынче в самый раз. Де́ла там непочатый край — осушать болота. А денег на это, конечно, ни гроша… Убивать друг друга, на это денег сколько угодно. Пожалуйста! А чтобы делать что-нибудь для людей — на это денег никогда не хватает, запомни… Черт с ними, Саша, повезем книги, купим лампу-молнию, порядочную; домишко срубим на полянке, Феня разведет огород. Давно уже приглядываю новую хорошую двустволку. Там, знаешь, знаменитейшая охота на зубров… И пусть тогда запрашивают о политических идеях у зайчишек!
Отец рассмеялся. И смех его показался мне легким и безоблачным. И я вскоре позабыл о разговоре с чиновником.
Снег был чистый и веселый. Он чуть поскрипывал. И небо было голубое и веселое.
В магазине Идзиковского не было покупателей, у полок горел неяркий свет, было тепло от кафельных печей и пахло особенным запахом книг и книжной пыли. Вокруг была тишина почти как в лесу: страницы чуть шелестели, как листья на деревьях.
Отец протянул мне книгу с картинками, а сам сунул нос и бородку в другую.
Моя книга оказалась альбомом самых красивых бабочек, которых я видел когда-либо. Особенно хороши были ночные махаоны с черно-красными крыльями, и я никогда бы не устал рассматривать их. Но отцу что-то мешало заниматься его книгой.