Мы повскакали с мест, чтобы поближе посмотреть на следы ударов, а Иван Алексеевич продолжал:
— Вот, может быть, ехал он на коне с дружиной, и повстречались им татары…
Я представил себе и воинов, и татар в степи. Их быстрых коней, и долгий утомительный бой, и воина, упавшего в траву в рассеченном шлеме. Все это я увидел так явственно, что уже никогда не забывал.
Иван Алексеевич сказал, что этот шлем нашли во дворе его дома, когда стали рыть котлован под фундамент для какой-то постройки. Мне очень хотелось найти такой же. Но у нас во дворе никто не собирался строить дом и ставить фундамент.
Я долго помнил этот шлем и представлял себе, как жил его хозяин. Я видел, как он курит тютюн, как греется у костра, как ловит рыбу небольшой сетью, как тянет в шинке из черно-зеленого штофа горилку. Я с ним очень хорошо познакомился, даже подружился. И когда бродил по заросшим кустами акации холмам под лаврой, среди весенней травы, и прислушивался к звону пчел, я видел среди цветов воина в рассеченном шлеме, слышал, как говорит Боян из «Слова о полку Игореве», которое читал нам Иван Алексеевич: «Русские сыны великие поля красными щитами перегородили, ища себе чести, а князю славы».
Сказочный мир степей и борьбы за эти степи, за Днепр и Дон мерещились мне.
Одну, для меня бесконечно длинную, светлую весну я жил в том мире. В действительности она была, наверно, не длинной и не светлой. К югу на Днепре шатались банды, и от их пули погиб Иван Алексеевич.
Мне нравились церкви Печерской лавры: Успенский собор, и Троицкая надвратная с лепными украшениями над входом, с узкими окнами, и полосатая церковь Спаса на Берестове с крестами на наружных стенах и яблонями у южной стены.
Среди икон в Троицкой надвратной особенно нравилась одна византийская четырнадцатого века. На ней был нарисован архангел Гавриил и дева Мария на фоне золотисто-зеленой земли, на которой словно вышиты травинки, голубые колокольчики и белые ромашки. Гавриил стоит в звездном луче, одетый в зеленый хитон, с белыми крыльями, которые он еще не успел сложить, и говорит деве Марии, что у нее родится сын. А Мария (как мне тогда казалось, очень походившая лицом на Татьяну Игоревну), в темно-коричневом с красным одеянии, смотрит задумчиво на звездное небо и луч, в котором парит святой дух — серенький голубок с сизой шейкой.
Внизу в правом углу, по древнему обычаю, намалевана фигура заказчика иконы. Имя его — Феодор — написано под его тонкими ногами в высоких красных сапожках. Феодор кутался в темный плащ и смотрел несколько гордясь, — видимо, довольный тем, что он изображен рядом с девой Марией и архангелом. Но старый художник-богомаз не вдохнул никакой божественной мысли в его лицо. И хотелось вложить в его правую тоненькую ручку, отставленную в сторону, кружку с крепким зельем, или кисет с табаком, или еще что-нибудь совсем светское, а не божественное.
Этот Феодор, которого я приметил на иконе, владелец ее и заказчик, как и неведомый воин, погибший от меча, жил, наверно, на холмах, спускавшихся к Днепру у Печерской лавры. Может, где-то неподалеку стояли его дом и двор. Может, он ходил на ладье за море, в греки.
На этих же и на соседних холмах, по преданию, жили три брата — Кий, Щек и Хорив — и при них сестра их Лыбедь. Там, где потом прошел Боричев взвоз и где через много веков построили Андреевский собор и Трехсвятительскую церковь, поселился Кий. Щек облюбовал себе холм для крепости, названный впоследствии Щековицей. Третий брат сложил свой сруб на третьем холме, который и стал называться Хоровицей. А сестра их Лыбедь то ли поселилась на берегу тихой речки, заросшей кувшинками, то ли сама превратилась в эту речку и побежала в Днепр.
С этими местами для меня связывалась старинная, летописная легенда о князе Васильке. С именем его жила длиннейшая Васильковская улица в моем городе и небольшой зеленый городишко Васильков, о котором рассказывал отец. В те годы я услышал историю о князе Васильке, чья трагическая судьба продолжала мучить меня и потом. Узнал я ее тогда не из летописи, а от Фениной бабки. Бабка передала ее с деревенской простотой и красотой, с какой иногда умеют рассказывать старые люди, живущие среди природы и далекие от письма и книг.
История была ужасной, и вместе с тем в ней заключалась доброта и совестливость первого рассказчика-летописца, который, казалось, не находил достаточно горьких и печальных слов, повествуя о судьбе несчастного князя.
Начались эти события примерно 900 лет назад в городе Любиче, куда съехались русские князья и Мономах им сказал: «Зачем губим мы русскую землю, зачем враждуем между собой? Пусть же с этих пор будет у всех нас единое сердце, соблюдем свою отчину».